Пикассо и другие / Picasso and others. Дон Нигро

легко, для меня – трудно. Я жаждал его одобрения, он был моим лучшим другом, и долгое время, похоже, только Пикассо и я понимали, что мы делаем, тогда как остальные – едва ли. Но особенно я гордился одной большой картиной. Он согласился прийти, чтобы взглянуть на нее. Я стоял рядом, затаив дыхание, ожидая услышать его мнение.

      – Ну? – спросил я.

      – Картина прекрасная, – в голосе, однако, слышалась неуверенность. – Но… – и это слово повисло в воздухе.

      – Но что? – спросил я.

      – Нет, ничего, – ответил Пикассо. – Я хочу сказать, если это то, что ты хотел…

      – Что? – спросил я. – Скажи мне. Тебе не нравится?

      – Нет, нет, – возразил Пикассо. – Мне очень нравится. Возможно, это твое лучшее полотно, только…

      – Что только? – спросил я. – Ради Бога, скажи мне.

      – Ты действительно хочешь знать? – полюбопытствовал он.

      – Естественно, я хочу знать, – во мне уже кипело раздражение. – О чем ты?

      – Конечно, ты можешь увидеть это сам, – услышал я в ответ.

      – Увидеть что? – спросил я. – Увидеть что?

      – Белку, разумеется.

      – Что?

      – Белку, – повторил он. – Я хочу сказать, это нормально, Жорж, если ты хочешь изобразить белку в своей картине, ты имеешь на это полное право, полагаю, но, если откровенно…

      – Какую белку? – спросил я. – О чем ты говоришь? На этой картине нет никакой белки.

      На лице моего друга Пикассо отразилась обида.

      – Если ты намерен шутить со мной по такому серьезному вопросу, – сказал он, – говорить больше не о чем.

      – Я не шучу! – воскликнул я. – Какая белка? Где?

      – Ты действительно ее не видишь? – спросил он.

      Мое раздражение уже переходило в ярость.

      – Я не вижу белки на этой картине, – прорычал я. – Нет на этой картине никакой белки. Я, Жорж Брак, великий художник-кубист, не рисую белок!

      Пикассо смотрел на меня. Росточка он был небольшого, но его взгляд мог прожигать в человеке дыры.

      – Прекрасно, – кивнул он. – Как скажешь.

      Но я не собирался позволить ему так легко отделаться.

      – Покажи мне белку, – потребовал я.

      – Нет, нет, – он покачал головой, – если ты говоришь, что ее здесь нет, значит, ее нет. У меня и в мыслях нет говорить коллеге-художнику, что должно быть в его картине. В конце концов, я всего лишь Пикассо, а ты… Ты великий Брак.

      Я к тому моменту дошел до точки кипения. На кону стояла моя честь.

      – Я требую, чтобы ты показал мне белку! – проревел я. – Немедленно!

      – Пожалуйста, Жорж, на самом деле это ерунда. Я слишком высоко ценю твою дружбу, чтобы ставить ее под удар из-за такой ерунды, как маленькая белка, – ответил Пикассо.

      – Покажи мне эту чертову белку, – не унимался я, – или, клянусь, с нашей дружбой будет покончено!

      – Что ж, – не стал больше спорить мой друг Пикассо, – если ты настаиваешь. Но, конечно же, ты можешь увидеть ее сам, это же ясно, как день. Она прямо здесь.

      – Где? – спросил я.

      – Здесь, – ответил Пикассо. – Видишь?

      Я смотрел, и я смотрел, но не видел никакой белки.

      – Ничего не вижу, – признался я. – Никакой белки.

      – Ах, – вздохнул мой друг Пикассо и покачал головой. – Так часто художник не видит то, что нарисовал.

      – НА ЭТОЙ КАРТИНЕ НЕТ НИКАКОЙ БЕЛКИ! – проревел я.

      – Как скажешь, – он пожал плечами.

      Я смотрел. И смотрел. Пикассо курил. И на мгновение, думаю, только на мгновение, мне показалось…

      – Ты про это? – спросил я. – Вот здесь?

      И я указал на некую конфигурацию на картине, которая, как мне показалось, на долю секунды изменила форму, совсем как в калейдоскопе, которые так нравятся детям.

      – А теперь, мой друг, – и голос Пикассо звучал слишком серьезно, – ты просто смеешься надо мной.

      Как же мне стало стыдно. Мой друг Пикассо всего лишь пытался мне помочь, а я оскорбил его дважды. Первый раз отказывая ему в том, что он может увидеть белку, которую он видел ясно и отчетливо, а потом вроде бы насмехаясь над ним, когда на самом деле белку эту я не видел. А в следующее мгновение, о, ужас, какой ужас, внезапно, я увидел, эту белку, эту мерзкую белку, которая, ухмыляясь, смотрела на меня с картины.

      – Господи! Господи! – криком вырвалось из меня. – Я ее вижу! Я вижу белку! Она есть, Господи, на картине есть белка!

      – И это очаровательная белка, – заметил Пикассо. – Белки – они все такие.

      – На как, во имя Господа, белка попала в мою картину? – вопросил я.

      – Пути белок неисповедимы, – указал Пикассо.

      – Но я не рисовал белку на этой картине, Пабло, клянусь могилой моей матери, – я пребывал в растерянности.

      – Может, ты нарисовал и забыл, – предположил он.

      – Если