Петровка, 38. Юлиан Семенов

совестно!..

      – Это ты мне говоришь о совести? Я целыми днями стою у плиты, мне опротивело все это!

      – Пойди работать.

      – Негодяй!

      – Ну вот…

      – Ты исковеркал всю мою жизнь, понимаешь? Я готовила тебе еду, гладила рубашки и воспитывала твоего сына! А ты шатался, где хотел! А мне уже сорок!

      – Здесь же Ленька…

      – Он взрослый мальчик, он все понимает!

      Самсонов махнул рукой и начал снимать галстук. Потом он пошел в спальню.

      – Как мартовский кот, – продолжала говорить Людмила Аркадьевна, – напакостил – и дал деру!

      – Это мы так воспитываем сына?

      – Ты еще издеваешься надо мной!

      – Миронова и Менакер. Театр миниатюр.

      Самсонов захлопнул дверь и лег на тахту. Людмила Аркадьевна распахнула рывком дверь, стала на пороге и сказала:

      – Если ты сейчас же не прекратишь своих безобразий, я… я…

      – Повесишься, – устало отозвался Самсонов, – знаю, слыхал.

      – Мальчик, – крикнула Людмила Аркадьевна, – послушай, как глумятся над твоей матерью!

      Ленька медленно вышел из самсоновского кабинета. Самсонов заметил, что лицо у парня белое, с синяками под глазами.

      – Что с тобой?

      – Это ты доводишь его до болезни! – крикнула Людмила Аркадьевна.

      – Что с тобой? – повторил Самсонов, поморщившись.

      – Ничего, – ответил Ленька, – просто я вас ненавижу…

      И – ушел из дому.

      Самсонов обернулся к Рослякову и сказал:

      – В общем-то ничего особенного позавчера не произошло.

      – Ссоры дома никакой не было?

      – А это, пожалуй, наше личное дело.

      – Если бы не ограбление приходной кассы.

      – Вы проводите связь между этими событиями?

      – Я пока, Алексей Алексеевич, ничего не провожу. Я пока спрашиваю…

      – Ну, дальше? – попросил Лев Иванович.

      – А дальше я хотел все рассказать отцу.

      – Почему не рассказал?

      – Да так…

      – Это не ответ. Тебя спросят об этом в участке.

      – Где?

      – В милиции. Ты должен помочь им абсолютной правдой, понимаешь, Леонид? Абсолютной, если хочешь – геометрической правдой.

      – Ну, в общем, им было не до меня.

      – Кому?

      – Отцу. Матери.

      – Какая-нибудь семейная неурядица?

      – Да.

      – Пустяк. В семье могут быть трения, но тебя это никоим образом не касается.

      – Если восемь лет одно и то же – касается, Лев Иванович. Я и стихи от тоски писать начал.

      – Это, Леонид, неправда. Стихи от тоски не пишутся. А если и пишутся, то выходят они наиотвратительнейшими.

      – «Я помню чудное мгновенье…» не с радости написано.

      – Верно. Оно – от грусти. Но тоска – нечто совершенно грусти противоположное. Тоской в прошлые годы институтки страдали. Но об этом после. Ты знаешь, куда надо ехать?

      – Да.

      – По-видимому, тебе хотелось бы, чтобы мы поехали вместе?

      – Что вы,