Да будет свет. Четверть века в экстренной медицине. Фрэнк Хайлер

пост ни на минуту до самой ночи.

      Свет фонарей проник через окно. В темноте монитор звучит музыкально и ритмично, как будто вы едете один ночью куда-то далеко: устали и слушаете авторадио, периодически поглядывая на эквалайзер. Эти звуки не усыпляют. Наоборот, они держат вас в сознании. Вы думаете о своей собственной жизни, о своем пути и о пути женщины рядом с вами, о каких-то фундаментальных вещах, которые непонятным образом всплыли в голове именно сейчас, дав понять, что они были с вами все это время.

      Роды пугают мужчин. Ослепляющая боль немного отодвигает страх грядущего неизвестного. Однако он не исчезает полностью, и вы терпите, думая о надеждах и мечтах, о подготовленной детской в доме, о лице на экране УЗИ-аппарата, живом и призрачном одновременно, о руке, скользнувшей вверх и сжавшемся кулачке.

      Той ночью они снизили громкость, чтобы все было слышно. Звуки отошли на задний план, бесконечные и монотонные. Я лежал рядом с ней на кушетке, смотрел в потолок и не спал. Мне подумалось, что я не привык быть частью этого мира.

      Она то дремала, то лежала без сна и тяжело дышала. Иногда приходила медсестра, порой в холле закрывались и открывались двери. Вот кто-то засмеялся – мы были не одни.

      Я был рядом и практически ощущал ее боль, которая вместе с ритмом дыхания то усиливалась, то утихала. Она не плакала и не искала у меня утешения. Я был частью комнаты. Лишь какая-то часть меня помнит, что происходило.

      Затем вошла анестезиолог, и включился свет. Время для маленькой волны облегчения.

      – Как дела, милая? Болит? – спросила она.

      – Да, – тихо ответила моя жена.

      Я наблюдал, как ее посадили, положив руки на подушку на столе. Свет направили на ее спину. Мне хорошо был виден ее позвоночник, пространство между позвонками, которое увеличилось, когда она наклонилась.

      Анестезиолог нарисовала йодом идеальный коричневый круг в центре спины моей жены. Врач была спокойна и уверена. Ее движения были ловкими, неторопливыми и точными, и я видел в них годы ее опыта, что не могло не успокаивать. Она ввела иглу и начала что-то говорить жене.

      Затем я увидел, как в шприц начала поступать спинномозговая жидкость, прозрачная, как стекло, как самое чистое и легкое из существующих масел. Это не совсем вода, и вы можете почувствовать разницу, когда она капает с иглы на палец в перчатке.

      Дальнейшие подробности ускользают сейчас из моей памяти. Все, что осталось, – это вспышки света, иглы, белый лоток на столе, синяя простынь, катетер в эпидуральном пространстве. Я помню момент, когда началась очередная схватка и жене ввели лидокаин.

      Лидокаин – это облегчение. Он позволяет мыслям вернуться и приглушает непрерывный поток яркого белого света.

      Я поблагодарил анестезиолога. Она улыбнулась и вышла из комнаты.

      – Я хочу колы, – попросила жена рано утром.

      Я обратился к медсестре.

      – Конечно, – сказала она, – у вас есть еще пара часов.

      Я попал из палаты в яркий свет коридора, чувствуя себя странно. Конечно, я знал,