Прости меня. Евгений Кравченко

глухой двор, где неспешно прогуливались подопечные больницы. Несколько из них сидели на скамейках, двое прогуливались по тропинке, выложенной ярко-красным кирпичом. А один, самый шустрый, лежал на траве, двигая руками и ногами, изображая ангела.

      – Слушай… Пока мы туда не зашли. Мысль есть одна… По поводу дела о смерти той старушки, из Гирляевска…

      Лестрейд говорил без устали. Его монотонная речь усыпляла, поэтому Анна не слушала его.

      Она смотрела в окно. Когда же увидела в нем свое отражение, то тут же еще больше нахмурилась и отвела взгляд. Хотя смотреть было на что: огненно-рыжие волосы, ниспадающие до плеч; большие голубые, скорее даже синие глаза; правильной формы красные и без помады губы. Только в свои тридцать пять лет Анну не интересовало ничего, что связано с ее внешним видом. Вообще. Никогда. Обычно она проводила на службе сутки напролет. Начальство, проявляя чудеса либерализма, носить форму ее не заставляло. Поэтому небрежно-казенный стиль повседневной рутины, не яркий и давно уже не модный, прочно вошел в ее обиход. За новыми веяниями в искусстве одеваться Анна не гналась, хотя и покупала иногда себе «трендовые» вещи, однако практически не носила их, словно стесняясь саму себя.

      Голос Лестрейда просочился сквозь раздумья Анны.

      – Так вот, я не очень-то… – Лестрейд не унимался.

      – В отделе решим!

      Сказав как отрезав, Анна прошла в палату мимо Лестрейда, обдав его сладким ароматом духов. Он тут же проскользнул следом, словно этот чудесный запах втянул его за собой.

      Сделав несколько шагов, Анна остановилась и внимательно осмотрела мрачную палату. Первое, что бросалось в глаза, – отсутствие окон. Единственный источник света – три люминесцентные лампы, надежно спрятанные в потолок. Правда, работающей выглядела лишь одна. Остальные же тускло и редко мерцали, что позволяло палате скрываться в таинственном полумраке. Но этого света оказалось достаточно, чтобы хорошо рассмотреть довольно просторное, но скупо обставленное помещение. В одном из углов расположилась старая железная кровать, крепко прикрученная к бетонному полу. Спинки и другие железные детали кровати покрывал высохший, потерявший мягкость и эластичность поролон. Местами он осыпался и отклеился. Обнаженные черные участки кровати на светло-коричневом слое мягкой подстилки напоминали пулевые отверстия. Иной мебели, за исключением прибитого к полу табурета, который стоял у кровати, тут не было. Аскетизм этого места нагонял тоску.

      На кровати, ссутулившись и опустив плечи, сидел мужчина. Его правая ладонь белела свежей, плотно перебинтованной повязкой. Руки мужчины безвольно свисали по сторонам. В этой бесформенной, осунувшейся фигуре можно было легко распознать признаки атлетизма: большие ладони, широкие плечи и мощные ноги. Светло-русые, почти белые, длинные до плеч волосы едва дрожали, словно на слабом ветру. Из всей одежды – белая мятая пижама, выглядевшая на два размера больше.

      Рядом с сидящим мужчиной суетились санитарки: две уже немолодые женщины.