Эликсиры Эллисона. От любви и страха. Харлан Эллисон

Айрис Гасу. – У тебя вонючее дыхание. И ты всегда стоишь слишком близко, когда разговариваешь с кем-то. Абсолютный вонючка.

      Гас Даймонд повернулся к сидевшему справа от него Биллу Гарднеру.

      – Терпеть не могу ниггеров, а ты самый несносный ниггер из всех, с кем я знаком. Ты лишен чувства ритма, а когда мы играли в теннис на прошлой неделе, я увидел, что у тебя короче, чем у меня, так что держи руки подальше от Бетти, ниггер, если не хочешь, чтобы тебе глотку перерезали.

      Билл Гарднер повернулся к сидевшей справа от него Кэти Дайнин.

      – Ты всегда крадешь что-то на таких вечеринках. Как-то раз стырила тридцать пять баксов из сумочки Бернис и смылась, а они вызвали копов, но так и не сообразили, что это сделала ты. Воровка!

      И так по кругу, в порядке общей очереди. «Передай по кругу».

      Энди Сорокин терпел сколько мог, потом встал и вышел. Эндовер и Чоат плелись за ним, тихие и до обидного трезвые.

      – Вам не понравилось, – сказал Чоат, спускаясь за ним по лестнице.

      – Мне не понравилось.

      – Ну, это не такая уж и реальность.

      Сорокин улыбнулся.

      – Это даже не ее изнанка.

      Чоат пожал плечами.

      – Я старался.

      – Как насчет «Круга девятого»? – спросил Эндовер.

      Сорокин застыл на половине лестничного марша и полуобернулся к нему.

      – Что это?

      Чоат заговорщически ухмыльнулся.

      – Место такое. Кабак.

      Сорокин молча кивнул, и они двинулись дальше.

      И они отвели его в «Круг девятый» – место тусовки Виллиджа, примерно такое же, каким был «Чамли» во времена, когда Энди шатался по усталым улицам. Каким был «У Ренци», куда можно было завалиться и почитать «Манчестер гардиан», свисавший на шнурке с деревянной вешалки, а то и уснуть на доске для нарезки сэндвичей, когда на комнату денег не хватало. Какими были многие места – норы для замерзших мальчишек, которым некуда было больше деться с уличных углов.

      А Чоат и Эндовер снова рассвирепели.

      Потому что стоило им ввалиться в шумный, тускло освещенный бар со зловещими плакатами боя быков на стенах и посыпанным опилками полом, как со стула, стоящего спинкой к стене, сорвался высокий костлявый мужчина и бросился к Сорокину.

      – Энди! Энди Сорокин!

      Это был Сид, Большой Сид, который водил туристический автобус по 46-ой улице и Бродвею в те времена, когда Энди Сорокин торговал порнухой в книжном магазине на Веселой белой улице. Худой как скелет Сид, входивший в узкий круг ранних пташек на Таймс-сквер, как и Энди.

      Сид захлопотал вокруг Сорокина, потащив его за столик с компанией хорошеньких девиц и клеившихся к ним усатых пикаперов. Они пустились в воспоминания о славных временах до того, как Сорокин посоветовал своим боссам в книжном магазине сунуть порнуху себе в одно место и заявил, что он собирается писать. До того, как Сорокин начал продавать свои книги, ушел в армию, в первый раз женился, пробился в Голливуд. О славных временах до того