Кузнец человеческих судеб. Юлия Алейникова

кабинет. Потом была обычная работа, она входила в курс дела, проверила всю документацию за полгода, просмотрела все документы. Короче говоря, провела аудит, чтобы убедиться, что в наследство от предшественника ей не досталось какой-нибудь подлянки. С Шерстневым они не ладили, и он, зная о Янином назначении, вполне мог перед отъездом подготовить какую-нибудь пакость.

      Пятого, шестого и седьмого числа она сидела в офисе и допоздна работала с документами. А вот что было после работы седьмого, она помнила как-то смутно. Вышла как обычно и пошла домой? А тогда что было восьмого? Встала как всегда и пошла на работу? В таком случае как оказалась на проселке уже в середине дня?

      Беда заключалась в том, что все Янины дни были похожи один на другой, как близнецы. И ей трудно было сказать, что и когда именно произошло. Тем более что с тех пор прошел уже месяц.

      – Ну, как успехи? – видя, что процесс застопорился, спросил Тимофей, вытирая руки салфеткой. Три бутерброда проскочили на ура, настроение резко улучшилось, и даже курышевская дочь не казалась ему теперь такой противной.

      – Я точно помню, что седьмого числа я была на работе, а вот потом не уверена, – снова озадаченно хмурясь, пояснила Яна.

      – Так. Уже хорошо. Особенно если учесть, что подвыпившая компания на зеленой «девятке» подобрала вас на той самой дороге поздно вечером седьмого числа, и примерно тогда же вы свалились в овраг.

      – Я что, всю ночь в лесу пролежала? Одна? В овраге? Без сознания? На таком холоде? – Яниному ужасу не было предела.

      Неужели это правда? Господи, кошмар-то какой! Как же так? Она же могла простудиться, ее могли покусать, убить, да вообще она могла умереть! Мысли одна страшнее другой вихрем носились в ее голове, бестолково сталкиваясь, словно элементарные частицы.

      Тимофей сидел и наблюдал, как на лице спокойной и несколько надменной Яны появляется выражение детского испуга и даже паники. Губы ее округлились, кончики их жалобно поехали вниз, глаза увлажнились, зрачки расширились.

      Тимофею стало ее жалко. Вздохнув, словно собирался приступить к неприятной, но необходимой процедуре, он заговорил, стараясь придать голосу успокаивающую мягкость. Получилось не очень.

      – Вы зря так расстраиваетесь. Ведь все это уже в прошлом, как вы сами заметили, прошел уже месяц, какой смысл бояться того, что могло случиться и не случилось? Сейчас важнее подумать о том, что еще может с вами произойти.

      Судя по выражению Яниного лица, утешитель из него вышел не ахти. Впрочем, он никогда не умел возиться с раскиселившимися барышнями. Его мать была женщиной волевой и суровой, работала педагогом в Вагановской академии и никаких слез и истерик не признавала. Отец Тимофея был давно отставлен матерью, и именно по причине мягкотелости. Был он поэтом, и не просто поэтом, а поэтом-неудачником. Сколько его помнил Тимофей, отец всегда жаловался на жестокость жизни, непонимание коллег и критиков, на подлость судьбы,