Пожалуйста, только живи!. Ольга Карпович

почти не помнил, умерла, когда ему было три. Совершенно по-дурацки умерла – сложно расположенный аппендикс, в местной больнице неверно оценили симптомы, полтора месяца лечили от воспаления придатков. По итогам – смерть от перитонита. Так бывает, случай, можно сказать, классический. Теперь, будучи студентом первого курса медучилища, он хорошо это понимал.

      Отец же дома был гостем редким. Если и появлялся после очередной отсидки, то только для того, чтобы пьянствовать, склочничать с соседями и мутить что-то таинственное с корешами. В результате этих их тайных сходок чаще всего являлся очередной наряд милиции. Отца грузили в «уазик», и братья Ибрагимовы спокойно жили под присмотром бабки до следующих кратковременных гастролей отца на воле.

      И как-то само собой естественно получилось, что Марат во всем старался ориентироваться на старшего брата. Руслан умел все на свете и всему мог научить – плавать, удить рыбу, выбираться из леса, отбиваться от врагов и уходить от погони, если нападавших было слишком много. Руслан объяснял, что хорошо, а что плохо, и Марат верил ему беспрекословно. Преподавал ему своеобразный кодекс чести пацанов из бандитского района – бить первым, за своих стоять до последнего, но того, кто слабее, трогать – западло.

      Марат привык во всем всегда следовать за братом. Руслан поступал в спортивную секцию – и Марат шел в секцию за ним, Руслан покупал где-то на сэкономленные деньги раздолбанный мотоцикл – и Марат часами вместе с ним ковырялся в пахнущем смазкой двигателе, Руслан после школы поступил в медучилище, и Марат не стал даже задумываться, какую выбрать специальность.

      И вот теперь Руслан завершил учебу, вместе с ней окончилась и отсрочка, – и брат получил повестку в армию. А Марат оставался дома. Чертовы семнадцать лет, ни то ни се. Он еще слабо себе представлял, что с завтрашнего дня Руслана не будет рядом. Как все это будет, ему даже думать не хотелось, только грудь сдавливала какая-то тяжесть, скребущая, щекочущая где-то под лопаткой тоска.

      Во дворе загремела Nirvana – слов Марат не разбирал, в английском он дальше, чем «This is a table[1]», за годы учебы в школе так и не продвинулся, но по интонации понимал, что Курт Кобейн поет о чем-то таком же тоскливом и безнадежном, как эта тяжесть, давившая на его ребра все последнее время, со дня получения Русом повестки.

      Тряхнув головой, Марат снова посмотрел на котенка:

      – Как тебя назвать-то, а, зверятинка? Может, Курт? – Он коротко рассмеялся и потер царапины, оставленные на руке кошачьими когтями.

      Котенок, словно одобряя новое имя, дернул ушастой башкой и повел усами.

      – Нравится? Ну, значит, будешь Курт.

      Кто-то забарабанил в окно комнаты снаружи, крикнул:

      – Маратище, выходи, там твои дружбаны пришли.

      И Марат, в последний раз почесав котенка за ухом, вышел из комнаты.

      В кухне дядя Коля увещевал бабку:

      – Ну чего ты ревешь, старая? Два года быстро пролетят, соскучиться не успеешь. Зато вернется настоящим мужиком.

      – То-то

1

Это стол (англ.).