.

чтобы сделать Эйлин больно, чтобы она вписалась в твой отряд сраных камикадзе. Наверняка ты знал, что я приеду сюда и буду с тобой говорить, и у меня не будет шансов ее остановить. Или они есть?

      Ангел задумывается.

      – Если бы я мог это сделать, мир был бы идеален. – Он наклоняет стеклянную голову набок. – Возможно, кто-то действительно хотел, чтобы ты приехал.

      – Не пытайся меня запутать!

      Гнев льется из меня рекой. Я колочу ангела по груди, кожа прогибается под ударами, как мыльный пузырь.

      – Юкка! – Голос доносится откуда-то издалека.

      – Юкка, хватит! – говорит Эйлин. – Ты идиот.

      Она с неожиданной силой оттаскивает меня в сторону.

      – Посмотри на меня! Это не Рыба. Это не ты. И это не ребенок. Это я. Я хотела этого. Почему ты мне не позволил?

      Я смотрю на нее мутными глазами:

      – Потому что я не мог пойти с тобой.

      – Глупый мальчик, – говорит она, и теперь она меня обнимает, а я плачу. Плачу впервые с тех пор, как перестал быть богом. – Глупый, глупый мальчик.

      Скоро слезы иссякают. Мы сидим на камне и смотрим на закат. Я чувствую себя легким и пустым.

      – Может быть, если бы ты не позвонила, было бы легче, – вздыхаю я.

      – Ты о чем? – удивляется Эйлин. – Я не звонила. Я думала, это Крейг. Очень на него похоже. Чтобы не дать мне вернуться.

      А потом мы видим младенца.

      Он безволосый, голенький, розовый, и из пупка свисает тоненькая серебристая пуповина. Глаза у него зеленые, как у Эйлин, а взгляд мой. Он плывет по воздуху, и хорошенькие крошечные пальчики почти касаются воды. Он смотрит на нас и смеется, и смех этот похож на звон серебряных колокольчиков. Во рту у него растут жемчужные зубки.

      – Не двигайся, – говорит Эйлин.

      Ангел двигается к ребенку. Его руки взрываются пучками лезвий. Из груди высовывается дуло стеклянной пушки. Крошечные сферы света, квантовые точки, накачанные энергией, мчатся к ребенку.

      Он снова смеется, вытягивает крошечные ручки и сжимает кулачки. Воздух – или время, или пространство – колеблется и изгибается. Ангел исчезает, а наш ребенок держит в руках маленький стеклянный шарик, похожий на сувенир со снегом внутри. Эйлин хватает меня за руку.

      – Не бойся, – шепчет она, – небесная Рыба должна была это заметить. Она что-нибудь сделает. Сиди тихо.

      – Плохой мальчик, – медленно говорю я, – ты сломал маминого ангела.

      Ребенок хмурится. Космический гнев собирается за наморщенным розовым лобиком.

      – Юкка, – начинает Эйлин, но я перебиваю:

      – Ты умеешь убивать богов, а я умею с ними говорить.

      Я смотрю на своего… сына, судя по крошечной сморщенной штучке между ножек, и делаю шаг ему навстречу. Я помню, каково это – обладать всей силой Вселенной. Вместе с ней приходит потребность сделать все идеальным.

      – Я знаю, зачем ты нас сюда привел. Ты хочешь, чтобы мамочка и папочка были вместе, да? – Я опускаюсь на одно колено и смотрю сыну в глаза. Я уже зашел в воду, и я так близко, что чувствую тепло его кожи.

      – Я знаю, что ты думаешь. Я тоже таким был. Ты можешь нас развести. Ты можешь перебрать