.

уцепился теперь за косяк, обернулся, в очередной раз прошелся взглядом по кабинету, и вышел в коридор.

      – Вот так, – подытожил Сергеев. Он тоже обвел взглядом коллег, но чувствовалось, что свой посыл он адресует в первую очередь Костику. – Пришел человек с претензиями, ушел всем довольный. Даже спасибо сказал… Учись работать, лейтенант. В этом и есть наше призвание, работать на благо общества, защищать его от посягательств.

      – От чьих? – ехидно вставил Приходько.

      – А от любых, – отмахнулся Сергеев. И посмотрел на Костика. – Понял, спрашиваю, лейтенант?

      – Не совсем.

      – Да? И что тебе непонятно?

      Костик почувствовал, что, несмотря на нарочито беззаботный тон, Сергеев напрягся. И сообразил, что наступил момент истины. Совсем как у Богомолова, роман которого «В августе 44-го» являлся его настольной книжкой. Это подтверждала и нависшая тишина – все оторвались от дисплеев и смотрели сейчас на Костика. Он все понял. Сейчас он окажется или с коллегами, или по другую сторону барьера, и в этом случае его наверняка ожидает непростая жизнь. Полная изоляция – почти бойкот, – с наверняка последующими со стороны коллег подставами, и куча других неприятностей. Короче, выживание из отдела. И никакой Бугаев ему не поможет, приди Костику в голову к нему обратиться. Н-да… Ситуация, конечно, не из простых. И что прикажете ему делать? Ему, свежеиспеченному выпускнику милицейского училища, золотому медалисту, имевшему сплошь высшие баллы и зачеты по гражданскому и уголовному праву. И вот он остался с этим правом один на один, и не в классе со строгим экзаменатором, а в отделе, с коллегами, которые только что, на его глазах, устроили, по сути, полнейший правовой беспредел.

      Вообще-то, идеалистом Костик был все же не совсем безнадежным. Того же Корецкого, к примеру, читал запоем, а у него там оборотней в погонах по пять штук на любую страницу любого романа, и Костик принимал это как жизненную данность. Да чего там романы. Достаточно было послушать рассказы однокашников, у которых, через одного, в органах служили и братья, и сватья, и вообще кто хочешь, едва ли не вплоть до мамаш. С другой стороны, и уподобляться своим сослуживцам Костику не хотелось. Он не представлял себе, чтобы мог вот так запросто и ни за что кого-то ударить…

      Значит, остается нейтралитет. Он как бы признает существование в отделе особых правил общения с народом, но сам по ним не играет. Костик почувствовал облегчение. Да, именно так. По крайней мере, на первых порах, пока он тут не пообтерся. А там, если что, можно будет, поднакопив сил и опыта, выступить против сложившегося здесь режима.

      Все это заняло у Костика совсем немного времени, прокрутилось в голове почти молниеносно, на уровне «подсознание-интуиция», и пауза затянулась совсем ненадолго, на несколько секунд, не больше.

      – Что мне непонятно? – переспросил он и посмотрел на Сергеева открыто. – А непонятно мне следующее. Что, если этот мужик очухается и помчится в прокуратуру, катать на нас заяву?

      От Костика