Бересклет. Сергей Волков

руки,

      И снегом перекрёсток запорошен,

      И в трубке только длинные гудки.

      В обледеневшей будке автомата

      В ладони мокрой тает горсть монет,

      Когда пропало всё, когда так надо,

      Но никого на свете дома нет.

      Я и теперь, как бедный тот подросток,

      С надеждой двухкопеечной в горсти,

      Метелью запорошен перекрёсток,

      И видит Бог, мне некуда идти.

      Merry Christmas

      Пусть волхвы колдуют, и царят

      Пусть цари, и тьма стоит в пещере, —

      Нынче все о Мери говорят,

      Только что и слышно, – Мери, Мери.

      И блестит снежок на волосах,

      И скрипит снежок под башмаками,

      В Ипсвиче двенадцать на часах,

      В Норвиче двенадцать, в Ноттингаме.

      Мери Кристмос – так назвал бы я

      Свой рассказ и подарил другому.

      Мери Кристмос – прачка и швея,

      Помогает Диккенсу по дому.

      А сегодня вымоталась вся —

      Целый день по городу кружила,

      И на стол поставила гуся,

      И колечко в пудинг положила.

      Уж она давно легла в постель,

      А вокруг всю ночь стучались в двери.

      Кто-нибудь, окликни нас в метель,

      Кто-нибудь, скажи нам, – Мери, Мери!

      «Ты открой два письма, не одевшись ещё…»

      Ты открой два письма, не одевшись ещё, —

      Я хочу до теней и до пудры

      Губ твоих незнакомых коснуться и щёк,

      Улыбнись, моё горькое утро.

      Ты ведь в среду в мои прилетаешь края,

      Не ко мне, ну и пусть, – только в среду,

      Чтоб не знать, как ты близко, из города я

      На два дня бесконечных уеду.

      Слишком долго робел и сходил я с ума,

      И сойдя, на судьбу положился,

      И читаешь ты строки второго письма,

      А на первое я не решился.

      «Значит, и впрямь, никуда без поэзии…»

      Значит, и впрямь, никуда без поэзии,

      Если на сцене, на самом краю,

      Старенький Зяма покойного Дезика

      Так и читает, как душу свою.

      Долго читает, набухло под веками, —

      Зямина дорого стоит слеза.

      Так и стоит, и смахнуть её некому,

      И описать невозможно глаза.

      Ноет осколок, доставшийся смолоду

      Дезику в руку, у Зямы в ноге.

      Это читает Давида Самойлова

      Зяма, Зиновий Ефимович Гердт.

      Это, не чуя земли под ногами,

      Так оживает старик в старике,

      Это читает по памяти «Гамлета»

      Гамлет, и воздух сжимает в руке.

      «В окно открытое, с гулянья…»

      В окно открытое, с гулянья,

      Ворвался ветер впопыхах,

      Грозою бредил, тополями,

      Сырою свежестью пропах,

      Вилась, кружилась занавеска,

      Как плащ, металась за спиной,

      Но прозвучал в квартире резко

      Звонок отчаянный ночной,

      И ты почуял дуновенье

      Привычной в общем-то беды,

      И понял, как ещё мгновенье

      Тому