Божественная карусель. Олег Михайлович Шепель

душе враждуют два начала…

      Победы каждое желает!

      Душа от этих дрязг устала

      И постепенно погибает.

      Великий грех – с собой покончить,

      Его свершаем все же мы,

      И… хочет кто или не хочет,

      Но побеждают силы тьмы!

      Служитель Света все ж обязан

      Стараться жить, хоть мир не мил!

      Что ж, попытаюсь удержаться…

      Вот только бы хватило сил!

      – Как ты думаешь, что это? – теперь уже задал вопрос вошедший.

      Завлаб пожал плечами:

      – Стишки. Причем не в моем вкусе.

      – Это написано шефом. Нашел в его бумагах, которые он мне передал на время своего отсутствия. Видимо, по рассеянности вложил туда и это.

      – Надеюсь, ты не стуканешь ему о моем личном впечатлении? Вообще-то, очень хорошие стихи. Последнее можешь передать.

      – Ты ничего не понял. Это депрессия. Причем уже достаточно глубокая.

      – А ты что, психиатр?

      – Не я. Моя жена… Депрессия – страшная болезнь, которую шеф, пока мог, выдавливал из себя вот так, – кивнул в сторону папки, – на бумагу. Сколько дней его уже нет на работе?

      – Ты меня спрашиваешь?

      – Почти две недели… Срочно едем к нему.

      – Успокойся. Я уже сегодня говорил с ним по телефону.

      – Ну и?

      – Чувствуется, что человек болен, но… жив. Да ты сам можешь поговорить. Связать? – стал набирать номер.

      – Не надо. Надо ехать. Причем срочно.

      – Слушай, из-за фантазий твоей жены…

      – Уважаемый завлаб! На этот раз я сказал не для обсуждения, а для исполнения. Немедленно в мою машину.

      – Понял. Еду.

      Уже подъезжая к роскошному особняку директора, зам по науке не выдержал:

      – Если его состояние – неизбежное последствие проделанной ему операции, то перспективы нашего Института весьма призрачны…

      – Не каркай…

      Все двери здания оказались открытыми. Коллеги переглянулись. Зам по науке, поднимаясь с завлабом на верхний уровень особняка, удивленно заметил: «Нигде никакой прислуги». Наконец, вошли в комнату, где первой бросилась в глаза петля, привязанная к люстре. Под ней кресло. Рядом с креслом телефон. В кресле скрюченный, трясущийся, постанывающий человек, поджавший под себя ноги. Услышав шум входящих людей, человек медленно поднял голову. В неухоженной внешности с трудом узнавался Шевронский…

      Но все это было давно позади. А сегодня преуспевающий академик продолжал давать пресс-конференцию.

      – Газета «Таймс». Господин Шевронский, все понимают, что ваше могущество обеспечивается монополией на «Средство Макропулоса». Сколь значительна доля усилий и средств, уходящих на обеспечение секретности работы Института и клиники?

      – Отвечу коротко – доля эта весьма и весьма значительна. У нас, конечно, есть свои секреты фирмы, которые мы тщательнейшим образом охраняем, – Зуброву на ухо шепотом: «Заканчивай».

      – Господа, время, отведенное для пресс-конференции, подошло к