Дом свиданий. Леонид Юзефович

на посту, и они мимо прошмыгнули.

      Жемчужина сверкнула, но сразу и погасла. Едва Иван Дмитриевич начал всех подряд расспрашивать об этой парочке из соседнего с Куколевым номера, потянулась всё та же бестолковщина: не хромые, не кривые, руки-ноги на месте, у дамы лицо под сеткой. Наталья несколько раз прибегала с горящими глазами и подробностями одна другой никчемнее. То вспомнит, что башмачки у любовницы этого Иванова были черные, то – что пуговицы на пальто серенькие, окантованы черненьким, в тон башмачкам, но цвет самого пальто, его покрой и материал, из которого оно было пошито, не задержались в ее девичьей памяти. Впрочем, даже эти скромные приметы вскоре подверглись ревизии: Наталья возвратилась, и серое быстренько поменялось на черное, черное – на коричневое, башмачки – на сапожки, а пуговицы заменила крючками. Среди ее наблюдений единственное, пожалуй, заслужило внимание, да и то психологическое. «Видать, – сказала Наталья, – что не она при нем, а он при ней».

      Зашли в номер, где ночевали эти двое, но не обнаружили там никаких предметов, забытых ими при бегстве. Ни шпилечки оброненной! Кровать обыкновенная, без зеркал, и уже застелена покрывалом в ожидании новых гостей.

      – Ночью они в постель-то ложились? Или до утра так просидели? – спросил Иван Дмитриевич.

      – Ложились, – вспомнила Наталья. – Простыни были смяты.

      Он задал ей еще несколько вопросов интимного свойства, касающихся, в частности, простыней. Хотелось выяснить, были эти двое любовниками или только сообщниками, но не получилось. Наталья за ними не подглядывала, а их простыни вперемешку с другими уже свезли в прачечную.

      Тем временем доктор Крамер возился с телом покойного и составлял свои бумаги. Иван Дмитриевич при сем не присутствовал, поскольку с Крамером не разговаривал и руки ему не подавал после истории с купцом Зверевым. Наследники засадили купца в чулан и уморили голодом, а этот эскулап, глазом не моргнув, написал в заключении, будто старик умер от сужения пищевода. Разумеется, такой диагноз был щедро оплачен, однако доказать ничего не удалось, Крамер изображал из себя оскорбленную невинность, а Иван Дмитриевич остался в дураках.

      – Скажи ему, сукину сыну, – велел он Гайпелю, – пусть заодно определит, какую отраву подсыпали в херес.

      – Он ведь врач, а не фармацевт и не химик, – возразил Гайпель.

      – Полицейский врач всё должен уметь. Сам не сумеет – пусть отдаст в лабораторию, в университет или еще куда-нибудь и мне доложит.

      – Вы же с ним не разговариваете. Как он вам станет докладывать?

      – В письменном виде, – сказал Иван Дмитриевич, направляясь к выходу.

      – А я? – вдогонку жалобно спросил Гайпель. – Что мне-то делать?

      – Ступай в часть. Я скоро приеду.

      – И куда вы сейчас?

      – Так, проветриться.

      – Кажется, вы что-то от меня скрываете.

      – Кажется – крестись, – через плечо бросил Иван Дмитриевич.

      Экипаж, на котором они с Гайпелем сюда