Карнавал обреченных. Людмила Бирюк

не отсюда! – он схватил пачку доносов и потряс ею. – Нет! Еще раньше меня прикончат наемники так называемых близких людей, а потом переложат вину на тайные организации.

      – Государь! Если вам понадобится моя жизнь, я отдам ее в любой миг!

      – Знаю, Репнин… поэтому и позвал. На Кавказ я тебя больше не пущу. С этой минуты назначаю тебя своим личным адъютантом.

      Глава 2

      Гауптвахта

      Черная карета, грохоча по деревянному настилу, миновала мост через Неву и подъехала к приземистому зданию гауптвахты. Камеры с заключенными находились в цокольном этаже, а сверху располагалась канцелярия.

      Когда Печерского доставили в отведенную ему камеру, унтер-офицер, потоптавшись у двери, многозначительно кашлянул. Потом, ни слова не говоря, вскинул правую руку к козырьку, а из его левой ладони выпал и покатился по полу свернутый в шарик клочок бумаги. Унтер круто повернулся и исчез за дверью. Со скрежетом лязгнул замок, и всё стихло.

      Поручик поднял и развернул записку.

      «Не отчаивайся, Володя! Постараюсь вытащить тебя отсюда».

      Подписи не было, но Печерский узнал почерк Сергея Павловича Шевалдина. Володя улыбнулся. Он и не думал отчаиваться, но забота командира была ему приятна.

      Поручик Владимир Алексеевич Печерский был одним из лучших офицеров 4-го гвардейского кавалерийского полка. Он не гнался за дешевой славой: не дрался на дуэлях, не стремился перепить кого-то на гусарских пирушках, не хвастал победами на личном фронте, хотя были у него на то основания. Женщины обожали его: молодой князь был красив, обаятелен, и деньги у него водились.

      Воевать с Наполеоном ему не пришлось – в то время он был еще мальчишкой. Зато несколько лет он служил на Кавказе, где доблестно сражался с абреками и в одном из боев спас раненого командира дивизии, полковника Репнина. За этот подвиг сам командующий Кавказской линией генерал Ермолов наградил юного корнета орденом Святой Анны первой степени и произвел в поручики. С тех пор прошло лет пять. Володя участвовал в самых кровопролитных сражениях и имел воинские награды, но, как ни странно, так и остался поручиком, несмотря на неоднократные представления командиров.

      Холодность высшего начальства имела свое объяснение. Печерский слыл вольнодумцем. Его увлечение свободолюбивой поэзией, республиканскими идеями, книгами французских просветителей не могло остаться незамеченным. А вольнодумцы, особенно в армии, всегда были не в чести.

* * *

      В двери снова заскрежетал замок, и в камеру, стуча костылем, вошел старый хромой майор в сопровождении писаря.

      Печерский вскочил и вытянулся перед офицером, но тот добродушно махнул рукой.

      – Вольно, вольно… – придвинув к себе шаткий табурет, майор сел и вытянул неподвижную ногу. – Комендант гарнизонной гауптвахты Свистунов, к вашим услугам. Скажу сразу, поручик, что чувствую к вам искреннюю дружескую приязнь.