Государственный палач. Сергей Сибирцев

низким занятием для себя ковыряться своим розовым язычком в его похотливой заднице… Ну дак, милочка, это твоя прямая обязанность залезать и пальцем, и язычком поработать – ты президент фирмы, ты…

      Между этими моими здравыми, хотя занудными, сетованиями я по-разведчески перемещался вдоль выпуклой задницы машины, надеясь узреть беззащитный вздернутый зад стража Гриши.

      Чаяния мои оправдались: в окошке плотно торчало его джинсовое гузно, используемое в данную секунду в виде подвешенного тренировочного мата, а вернее, тугой вихляющейся боксерской груши.

      Однако вместо кулаков, защищенных толстыми перчатками, по Гришиной малоувертливой груше тузили более крутые предметы: тренированные озлобленные ноги в кроссовках пришедшего в себя плененного прохожего, который все-таки являлся куратором нашей семейной конторы и который, благополучно очухавшись и невзирая на то, что его собственные руки надежно спрятаны за его собственной спиной, углядевши перед собою вражеский, достаточно прицельный толстомясый зад, принялся его обрабатывать по каким-то своим тайным правилам.

      Сунув пару раз по Гришиному копчику сдвоенными пятками, он как бы амнезировал, лишил его задницу смысла и воли к сопротивлению.

      И, не вставая же, изготовившись снизу, въехал прямо между обмякших Гришиных ляжек. Въехал туда беспощадной рэкетирской подошвой и тотчас же въехал другой, и еще…

      У меня аж слюна выступила от переживательного зрелища, от оглушающей мужской боли, которая слабым током ударила и по мне, и по моим ногам, и в низ живота – все-таки писательская впечатлительность, мать ее дери… Пардон за грубость.

      Я считал и до сих пор считаю: в пылу потасовочной дискуссии во все места позволено прикладываться, но в интимные – это ни в какие ворота! Тем более если твой противник в таком невыгодном для него положении. Это все равно что связанного молотить в промежность.

      Нет, я отказываюсь понимать современное юношество, их какую-то, что ли, пещерную неинтеллигентность по отношению друг к другу, хотя и понимаю, сентиментальничать во время подобных разборок не приходится.

      И в этой самой паузе, когда я от возмущения почти закряхтел, плененный мой куратор-рэкетир вдруг встретился с моими негодующими очами, радостно захлопал своими и изволил пробормотать самое подходящее для данного случая:

      – Добрый вечер, Дмитрий Сергеевич! Гуляете…

      – Угадали, юноша. Гуляю. Для пущего здорового сна.

      Однако в ту же секунду прекратил ерничать, так как разглядел, что глаза юноши-куратора более не источают мальчишескую радость, а напротив, они переполняются до самых краев слезной влагой.

      – Сергеич! – завсхлипывал все еще неловко лежащий юноша. – Сергеич, эта падла! Эта-а… Он стрельнул ребят. На-асмерть… – И, ткнувшись мокрой съежившейся физиономией в пыль, уперся лбом, подтянул колени, пытаясь самостоятельно встать.

      – Да, расстрелял. Я видел, – заговорил я неискренне утешающим