Возьми меня себе. Мария Летова

ами большую чёрную машину, из которой на меня орёт видный седой мужчина.

      – Айза! – Дергает мать за рукав моей куртки. – Сколько можно ворон считать?! Наказание! Что мне с тобой делать?!

      К ней присоединяется случайный прохожий с усами и в старомодной шерстяной кепке. Тот самый, который секунду назад выдернул меня из-под машины. Нависнув надо мной, они плюются обвинениями и упрёками. Мать трясёт мои плечи, и в её глазах испуг, а я лишь открываю и закрываю рот, смотря то на одного, то на второго, потому что сама испугалась до смерти!

      – Простите… – хрипло извиняюсь перед всеми сразу: перед прохожим, матерью и водителем.

      Мужчина качает головой и трясёт перед носом указательным пальцем, мама тащит меня вниз по тротуару, схватив за шиворот куртки.

      По щеке ударяет капля дождя.

      Ледяная.

      Передёрнув плечами, натягиваю на ладони рукава водолазки и прячу руки в карманы, тихо прося:

      – Пусти. Я сама…

      – Как тебя можно одну куда-то отпустить? – взвивается мама, беря меня за руку. – Тебе восемнадцать! Восемнадцать, а ума на ноль!

      Обиженно молчу, потому что ей не нужны мои ответы. И потому что у моей матери не очень хорошо с нервами. Когда она ругает меня, мне хочется заткнуть уши руками и зажмуриться. У меня под кожей зудит и сердце скачет, когда на меня орут.

      Её лицо, закутанное в выцветший синий платок, бледное и осунувшееся. Мое выглядит не лучше.

      Это бесконечный день.

      Бесконечный.

      И я хочу, чтобы он поскорее закончился. Просто закончился, и всё. Хоть чем-нибудь! Потому что в моей жизни есть только две вещи, которые я ненавижу больше всего на свете: мой отец и мерзнуть, а в своих ботинках я уже не чувствую ног.

      Слившись с толпой пешеходов, переходим широкий проспект в шесть полос.

      Мои глаза хватаются за всё подряд: за людей, за их лица, за их одежду, за стеклянные витрины магазинов, в которых плывёт моё отражение, и за вывески кафе. На мне короткая малиновая куртка, синие джинсы и чёрная шапка. И я очень замёрзла, потому что здесь, в Городе, просто ужасно холодный октябрь!

      – Давай, я понесу. – Пытаюсь снять с материнского плеча чёрную спортивную сумку.

      – Сама хоть дойди, горе луковое. – Закатывает она глаза, подкидывая её повыше.

      Смиряюсь, возвращая руки в карманы.

      Наши жизни, всё, что нам принадлежит, уместилось в одну сумку на двоих. Это всё, что мы успели собрать, сбегая из дома. Неважно. Вещи – это последнее, что в этой жизни сделало бы меня счастливой. И маму тоже.

      Мы пересекаем огромную площадь, а за ней я вижу минареты городской мечети. Раньше я видела её только на старых открытках и фотографиях. Потому что, в отличие от матери, я в Городе не бывала,  хотя до него три часа на автобусе.

      А вот она, моя мать, здесь родилась. Это было тридцать семь лет назад. Она не забывает напоминать о том, что в моем возрасте у неё уже была половина меня. Не думаю, что я готова стать матерью даже в двадцать пять. Для этого ведь нужен муж, а я решила, что замуж никогда не выйду.

      Никогда.

      Если… Город не примет нас, нам придётся вернуться.

      От этой мысли мне становится дурно. Лучше сдохнуть в канаве.

      Холодный ветер жалит меня повсюду, поэтому я трясусь.

      – Ммм?.. – переспрашиваю, взглянув на мать.

      – Замёрзла? – Обеспокоенно.

      – У-у… – вру я, утирая рукавом куртки подтекающий нос, за что тут же получаю по рукам и смеюсь.

      Положив мою ладонь в карман своего пальто, мама ободрительно сжимает её, говоря:

      – Потерпи.

      Через час скитаний мы оказываемся на тихой улице, заставленной частными домами.

      Желтые фонари вспыхивают одновременно, потому что стемнело.

      И я уже не в силах поражаться тому, что место, которое мы ищем – это двухэтажный дом с кованой оградой, у которой припаркован огромный чёрный джип. Не в силах, потому что мокрая одежда стала нестерпимо тяжелой. Мои зубы выбивают дробь, руки окоченели. Даже коса, спрятанная под курткой, кажется мне двухпудовой, будто к ней привязали кирпич.

      И это не тот дом, который построили из чего бог пошлёт.

      Это же… это настоящий особняк…

      Идеально прямоугольный и широкий. Крыльцо с каменными ступенями подсвечено старомодным фонарем. В доме горят почти все окна. Их тут много. Очень много.

      Наше гробовое молчание, красноречивее любых слов. Прижавшись друг к другу, мы пялимся на парадную дверь, выкрашенную в красный цвет.

      Это место – центр социальной помощи. По крайней мере, мы так думали, потому что это совсем не похоже на что-то с припиской «социальный».

      Повернув голову, осматриваю залитый дождем двор с ухоженной территорией. Он тёмный и размокший.

      Дверь открывает высокая и очень красивая брюнетка.

      Я не воспитана пялиться, но ноги у неё бесконечные и стройные.