Тим. Часть 3. Виктор Гутеев

разбили и взяли на абордаж наймы. С тех пор я осталась одна, хотя, если интересно, расскажу по порядку.

      – Интересно.

      Алкоголь толкнул к откровениям, и какое-то время Тим слушал её историю.

      Дочь капитана, конечно же, имела на борту крейсера все привилегии. Она могла находиться, где пожелает, и уже к пяти годам Аня не только являлась невольным участником космических схваток, но и своими глазами видела всё им сопутствующее. В то же время получила своё первое ранение. На крейсере функционировал бокс восстановления, и оторванные ступни остались для девочки лишь страшным воспоминанием.

      Как-то исследуя закоулки огромного корабля, Аня проникла в систему вентиляции одного из трюмов и оказалась свидетелем расправы над пленными, учинённой пехотинцами экипажа. Увиденное понравилось ей настолько, что даже спустя много лет, о казнях Аня говорит с нескрываемым вдохновением.

      Дальше бой с тремя крейсерами, абордаж, смерть отца и всех, кого знала. На тот момент ей исполнилось семь, и захватившие крейсер наймы вначале её не тронули.

      – Примерно полгода я прожила на Скарве. Всё это время меня разыскивал дед, тоже бывший капитан, и в конечном итоге я оказалась на Сайдоне. Там попала в центр обучения. К семнадцати годам я покинула его стены и была направлена для несения дальнейшей службы в департа…

      Аня осеклась.

      – Не-е-ет, – помахала она пальцем перед его лицом, – хитрец какой, – обвинила она в чём-то Тима, – больше я ничего не скажу, а сказать, почему?

      – Сказать, – кивает Тим и по смазанной перед глазами картинке понимает, что напиток медленно, но верно берёт своё.

      – Потому что не могу, – хихикает Аня и указывает на пустой бокал Тима, – ещё?

      – А давай, – махнул тот рукой.

      Спустя пару минут она возвращается. Вновь садится на стол, но, передумав, плюхается на диван рядом с ним.

      – Теперь я хочу послушать твою историю.

      – Ты её уже слышала.

      – А, ну да, – кивает она, тогда расскажи, что в твоей жизни было самым прекрасным, а что самым ужасным.

      Тим задумался. Как ни странно, но ничего прекраснее, чем полузабытое воспоминание о том, как он совсем ещё малышом лежит в кроватке, а на её краю сидит мама и поёт ему песенку, Тим не нашёл. Он опять оказался там, под тёплым мехом, в неровном свете очага, слыша потрескивание дров и такой родной, полный нежности голос. Погружаясь в воспоминания, Тим даже сейчас ощущает умиротворение и чувство безопасности, пережитое в тот момент.

      Рассказал. Ждал, что она рассмеётся, но Аня кивает, давая понять, что желает услышать ответ на вторую часть своего вопроса.

      – Даже не знаю, – задумчиво говорит Тим, – вначале думал, что страшнее Сармана ничего нет, но потом случилось всего столько, что самое ужасное выделить сложно. Скажу так, – тихо смеётся он, – после Вирона моя жизнь, за редким исключением, сплошь страшный сон, и часто хочется проснуться.

      – Моё лучшее воспоминание