Сварожий круг. Ирина Горюнова

это грех! Так за него убийца на Страшном Суде ответит!

      – Да есть ли он, этот Страшный Суд? Пусть здесь, на земле отвечает! – упрямо твердил Василий.

      – Не можем мы на себя роль судии брать!

      – Угу! И что ж, милиция, получается, тогда тоже не нужна? Пусть все преступники творят, что им вздумается? Так что ли?

      – Ну почему не нужна? Нужна, не преувеличивай, сын мой. Только жизнь у человека отнимать неправильно.

      – Нет, отец Игнатий! Не по мне такая философия! – отрицательно поводил широкими плечами Василий, вздыхал и шел пить дальше. Ни слова о вечной душе, ни укоры любящей измученной жены не доходили до его сознания, оставаясь пустыми фразами, падавшими пожухлыми листьями на землю. Не принимал он их. Единственное, что могло бы примирить его с жизнью – наказание преступника, совершившего злодеяние. И больше ничего.

      Изредка он наведывался в отделение милиции и спрашивал: нет ли новостей. Сослуживцы пытались найти злоумышленника, но за постоянной муторной текучкой и новыми делами: убийствами, кражами, ограблениями – это становилось все менее реальным.

      – Вась, кончай пить, завязывай, возвращайся к нам. – уговаривал начальник. – Кто кроме тебя сможет это дело раскрыть? Сам видишь – некому.

      – Я… подумаю… – на время сознание Василия прояснялось, он пытался взять себя в руки. Но все-таки… все-таки… чего-то не хватало… Веры, если не в Бога, то хотя бы в себя. Глядел он на маленьких ребятишек, копошащихся в песочнице, на степенно прогуливающихся мамаш с колясками, на спешащих с ранцами школьников, и все нутро его корчилось такой жгучей болью, что становилось невозможным дышать. Тогда на помощь приходило проверенное лекарство, сознание затуманивалось, и боль временно отступала, притаившись до нового приступа трезвости.

      Зина советовалась с отцом Игнатием, жаловалась на то, что силы ее на исходе, а путей выхода нет, и не предвидится. Батюшка отвечал, что рано или поздно Василий прозреет, все наладится, нужно только еще немного потерпеть. Терпеть-терпеть-терпеть… А когда жить-то? Может, ребеночка бы взяли из детдома, если б Васька угомонился! Радость в жизни появилась бы… А тут как ослик в зоопарке по замкнутому кругу цок-цок-цок и на новый кружок, опять и снова все тоже: пейзаж не меняется, дорожка все та же, ухабы и ямки те же, лица вокруг… Уйти, бросить его? А как же и в горе, и в радости? А когда только в одном горе? Если он, мужик, не может взять себя в руки, то как тогда быть Зинаиде? Почему она должна быть сильной и за себя, и за него? Разве в этом великая справедливость? Ответа не находилось. Зина привыкла рассчитывать только на себя, а жаловалась только изредка отцу Игнатию, делясь с ним своими проблемами. Соседям и знакомым своим отчаянием не докучала, но они и так все видели и жалели ее…

      С Оксаной Зина не то чтобы дружила, скорее поддерживала добрососедские отношения: такая ни к чему не обязывающая формулировка. Забежать за солью, сахаром, мукой, попросить приглядеть за квартирой во