Возвращение в будущее. Мария Цейтлин

репетировали. Помню, как параллельно с букварём и арифметикой мы разучивали патриотические стихи и революционные песни (собственно, только их и пели на всех репетициях и вставляли в программу любого утренника), что нам, как будущим пионерам и комсомольцам было просто жизненно необходимо.

      В день годовщины революции, седьмого ноября нас принимали в октябрята. С какой гордостью мы носили октябрятский значок с портретом юного Ильича! А как потом мечтали о том дне, когда станем пионерами, с каким нетерпением ожидали его, всеми силами стараясь заслужить это звание! Я уже не говорю о том, с каким рвением учили клятву пионера, с каким трепетом и гордостью носили потом красный пионерский галстук, боясь на него дыхнуть лишний раз.

      Главным и самым святым праздником была годовщина Октябрьской революции. Разве могло быть что-то важнее этого дня?! Разве могла быть в нашей советской стране вера иная, чем вера в коммунистическую партию и в непогрешимость её вождя товарища Сталина?!

      Это то, чему нас учили в школе и мы этому верили. Ни для кого не секрет то, что советская система воспитания годами и десятилетиями искореняла в людях малейшую мысль о Боге, не допуская и тени сомнения в отсутствии его существования. И поэтому, когда мы видели молящегося в странном наряде дедушку Исаака, ничего кроме смеха у нас это не вызывало. Нам, детям, всё это было чуждо. И, хотя дома справлялись еврейские праздники, в наших глазах они были лишены своего глубокого смысла, мы любили их только за национальный колорит… ну, и за ту вкуснятину, которую готовила мама.

      IV. Куклы

      После школы, приходя домой, я садилась зубрить уроки, не видя ничего вокруг, машинально съедая поданный мамой обед, не сильно интересуясь содержимым тарелки. Расправившись с уроками, я отправлялась на улицу, где мы с моей подругой Итой Шур, жившей на другом берегу Дубровенки, в доме прямо напротив нашего, допоздна играли в классики и бегали по оврагам. Иногда к нам присоединялся Гиля, когда ему надоедало отстреливаться в тяжёлых боях со своими дружками, напевая “По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…”

      С Итой мы были очень близки. И не удивительно, ведь когда-то её семья жила в нашем доме, они снимали у нас комнату. Шуры были наши первые жильцы, до Сидаревских, и с их семьёй у нас были особые, почти родственные отношения. Мы с Итой родились в один год; наши с ней люльки стояли рядом в одной комнате. Ита была на два месяца младше меня, к тому же, по рассказам наших родителей, была очень спокойным ребёнком, а мне, в отличие от неё, не сиделось на месте, в данном случае – не лежалось, ибо однажды я так разбушевалась, что, раскачав свою люльку, вылетела из неё прямо в люльку к подруге.

      Ита была младшим ребёнком в семье, у неё была сестра Галя четырьмя годами старше и брат Меир. Меир был очень умный, мама называла его “математический гений”, и Гиля, который тоже был далеко не последним учеником в классе, бегал к старшему товарищу через речку решать задачки по математике.

      У меня любви к математике не было. Училась я не плохо, потому что всё зубрила, а вызубрив, убегала прыгать с Итой. Иногда мы с ней изменяли классикам и отдавались