По агентурным данным. Фридрих Незнанский

в тыл. Но когда я подоспел, Олег уже отирал лезвие финки. Враг, как пишут в газетах, был обезврежен, а лицо нашего интеллектуала выражало такую свирепую ненависть, что я расхохотался.

      – Ну и видок у тебя! Жаль, зритель тебя таким не увидит!

      – Да иди ты! – огрызнулся он, зажимая окровавленный рукав. – Помоги лучше.

      Я осмотрел рану. Вроде, ничего страшного, нож прошел по касательной.

      – Это как же он тебя зацепил?

      – Сзади налетел. На шею прыгнул, – нехотя буркнул Сташевич. – Вон оттуда, – он указал глазами на верхний ряд ящиков.

      – Ясно. А ты не успел среагировать? – ехидничал я, накладывая жгут.

      – Не успел бы, лежал бы с перерезанным горлом, – буркнул Олежка. – А где Чиж?

      – Бороздит морские просторы. Пойдем, ему, может, тоже помощь нужна.

      Мы подошли как раз в тот момент, когда Чиж, сжимая зубами нож, выбирался на причал. Вода ручьями стекала с одежды.

      – Порядок, – выдохнул он.

      – А где труп?

      – Да вон, внизу. Я его у поручней закрепил.

      – Как водичка?

      – Нормуль. Выше нуля. Градусов на пятнадцать. Я посмотрел на циферблат.

      – Время окончания операции – четыре часа пятьдесят шесть минут. По-моему, мы молодцы.

      – А то! – стуча зубами, отозвался Чиж.

      Мы вернулись в штаб. Кислицын крепко жал руки и любил нас как родных. Оказалось, что шестого немца убили свои же. Вот падаль! Пока я писал рапорт, пока Олегу оказывали медицинскую помощь, а Чижа отогревали чаем с водкой, пока Кислицын связывался с нашим начальством, прошло еще два часа. Нам было предписано двигаться прежним курсом, то есть в Первопрестольную, дабы доложиться по всей форме, а потом… Потом каждому был обещан пятидневный отпуск! Вот оно, счастье!

      Кислицын позаботился, чтобы мы попали на первый же поезд, и, едва мы оказались в купе, Чиж соорудил закусь, я извлек из вещмешка бутылку водки, подаренную Кисли-циным, и процитировал классика, коим несомненно станет когда-нибудь Олежка Сташевич:

      – Сейчас по сто пятьдесят и спать до Москвы. Возражения есть?

      Возражений не было.

      НОВЫЙ, 1938 год, Австрийские Альпы

      Огни фонарей вдоль железной дороги, проложенной у подножия тирольских холмов, освещали небольшой австрийский городок, засыпанный снегом, словно убранный в сказочные белые одежды.

      Нарядные витрины магазинов, веселые люди, их улыбки, яркие наряды, венки хвои над окнами аккуратных двух-, трехэтажных домов – все напоминало о только что прошедшем Рождестве и о том, что завтра наступит новый, 1938 год.

      Курт Домбровски поднимался по склону холма, с удовольствием прислушиваясь к хрусту снега под лыжными ботинками, радуясь возможности побыть одному, без снующих под ногами детей, их вздорных мамаш и надменных папаш. Он глубоко вдыхал крепкий, морозный воздух, легкий, как взбитые сливки. Утром выпал снег, потом изрядно подморозило, и сейчас склоны были девственно чисты. Словно крупное сильное животное отряхнулось от бесконечного множества