На Большом Каретном. Фридрих Незнанский

Генриховна хотела было промолчать на этот крик души, однако что-то заставило ее разжать губы, и она негромко, чтобы слышать могла одна только Алевтина, произнесла:

      – Алька, дорогая! Веришь ты или нет, но ведь это уже доказанный факт, понимаешь ты, до-ка-зан-ный... да и уголовное дело закрыли, так и не открыв его.

      – Вот именно что не открыв его, – глухим, тусклым эхом отозвалась Алевтина. – А если бы не закрыли да хотя меня с детьми опросили...

      Ирина Генриховна уже более внимательно присмотрелась к уткнувшейся в свою тарелку Алевтине.

      – Ты что же... думаешь, что...

      – Я не думаю, я знаю! – неожиданно вскинулась Алевтина. – И я хорошо знаю, я уверена, что Юра не мог так вот, запросто, покончить с собой и тем более не мог стрелять в эту тварь.

      Ее ноздри раздувались, и она, видимо не в состоянии совладать с собой, потянулась рукой за бутылкой водки, что стояла перед ней.

      Наполнила свою рюмку и Ирина Генриховна. Она понимала, что Алевтина полна ненависти к смазливой журналисточке, которая увела ее мужа из дома, но чтобы говорить вот так... причем совершенно безапелляционно... Для этого кроме женской ненависти требовались более веские основания. И она спросила, едва разжимая губы:

      – А почему ты думаешь, что он не мог?.. Стрелять не мог, а потом... потом застрелиться?

      Она с трудом подбирала слова, чтобы только лишний раз не сделать Алевтине больно.

      Алевтина осушила свою рюмку, поставила на стол, и ее все еще красивое, но в самый последний момент увядшее лицо исказила гримаса внутренней боли.

      – Да потому, что Юрка уже не любил ее, порой даже ненавидел и ждал только момента, чтобы выгнать эту шлюху подзаборную из дома.

      Ирина Генриховна покосилась на Алевтину, спросила хмуро:

      – Так чего же он тянул и сразу не выгнал, как только узнал о ее загулах?

      Алевтина тяжело вздохнула:

      – Ты же знаешь Юрку. И он не мог... не мог так вот запросто оставить ее без крыши над головой.

      Несмотря на то сочувствие, которое Ирина Генриховна в этот момент испытывала по отношению к своей подруге, она не могла не усмехнуться внутренне. И чтобы не выдать себя, спросила:

      – А ты-то откуда знаешь про их отношения да про «крышу над головой»?

      – Оттуда и знаю, – вяло отозвалась Алевтина, – что он сам об этом мне незадолго до смерти говорил.

      – Так вы что, встречались? – удивилась Ирина Генриховна. – Ты же об этом...

      – Он сам просил никому не говорить. Твердил, что перед общими друзьями стыдно. Однако навещал нас часто. Деньги приносил, с детьми общался. А в последнее время вообще...

      Она вдруг замолчала, будто сказала что-то лишнее, и снова тупо уставилась в свою тарелку.

      Общих друзей стеснялся...

      Это действительно было похоже на Толчева, и Ирина Генриховна тронула Алевтину за плечо:

      – Ты сказала «вообще». И... и что?

      Лицо Алевтины дрогнуло, неожиданно сморщилось, словно печеное яблочко, и она подняла на подругу наполненные болью и глубокой