Резиновая чума. Алексей Смирнов

вертушка; охранник почтительно улыбнулся Петру Клутычу, но все равно подождал, пока тот нароет за пазухой малиновый пропуск и покажет ему; потом пропустил.

      – Вы молодец, – признал Петр Клутыч, уже стоя по ту сторону вертушки. Его потустороннее стояние расслабило охранника, перевело ситуацию в категорию бытовых. Страж просиял.

      – Вы мне напомнили часового у входа в Смольный, – малиновая книжечка упала в карман. – Вам известна эта история?

      – Не припомню, – услужливо подхватил охранник, хотя нечто смутное всколыхнулось в его памяти.

      – Часовой не пропустил Ленина, потому что тот не показал ему документ. Ленин начал рыться в карманах, а тут выскочил какой-то человек и стал орать и требовать, чтобы Ленину дали пройти. Но часовой сказал, что не даст, пока не увидит документа, потому что порядок для всех один. И Ленин его похвалил. Показал документ и прошел на общем основании.

      – Надо же. Да, да, – охранник уже стоял, машинально вытягиваясь во фрунт.

      Петр Клутыч помялся, не зная, о чем говорить. Мысль закончилась.

      – Ну, я пойду? – спросил он робко.

      – Конечно, Петр Клутыч, вас дела ждут.

      Услышав про дела, тот решил держаться надменнее.

      – Увидимся, – холодно сказал Петр Клутыч.

      – Обязательно, – согласился охранник, доподлинно зная, что они увидятся, потому что Петру Клутычу когда-нибудь придется выходить.

      Мимо деловито пробежал какой-то молодой человек с кожаной папкой в руке. «А у меня и папки нет, – подосадовал Петр Клутыч, направляясь к лифту. – Это никуда не годится. Мне положена папка. Мне мало блокнота. Правда, с этой папкой будет одна морока. С ней много не назондируешь. В массах папка может зацепиться, раскрыться, рассыпаться…»

      Он шагнул в лифт и заказал четвертый этаж.

      Лифт качнулся и доставил его на место прежде, чем пассажир успел вынуть носовой платок и прочистить нос. Петр Клутыч высморкался уже на ходу; навстречу шли люди, которые здоровались с ним, и он раскланивался, не отнимая платка. Перед нужной дверью он помедлил, рассматривая надпись, возникшую за ночь: «УМКА».

      «Что бы это значило – УМКА?» – он встревожился. Может быть, штаб переехал? Или движение, неровен час, вообще ликвидировалось?

      Петр Клутыч, предвидя новые каверзы пришельцев, распахнул дверь и облегченно вздохнул: Балансиров сидел за столом, откуда внимательно слушал болтливого Барахтелова, очень расторопного и смышленого партийца, члена партии с четвертого числа сего года.

      У того с утра пораньше была наготове новая инициатива, созревшая за ночь.

      – Троллейбус был номер 20, а на табличке приписано: «скорый». Глупость, правда? Я записал его номер.

      – Номер машины? – уточнил Балансиров, водивший карандашом по листу, уже исчерченному абстракцией.

      Барахтелов запнулся.

      – Троллейбуса, – повторил он. – Номер 20, я же говорю.

      – Ага, – сказал Балансиров. – Ну, давай дальше.

      – Дальше