После запятой. А. Нуне

Выбросят на свалку. Но я не могу вспомнить, как я тогда жила. Сплошной туман вместо воспоминаний. Было больно. Я лежала целыми днями лицом к стене, с закрытыми глазами. Потом я вдруг поняла, что можно рисовать не только то, что видишь глазами, но и то, что видишь, закрыв глаза. Это было неожиданное открытие, как будто кто-то мне раньше запрещал. Но было очень трудно удержать образ – не то что срисовывать с натуры. Стоило мне начать всматриваться в картинки, как они тут же расползались, перетекая в другие. Поэтому в памяти оставались только наметки. Да и то если новый образ не затмевал старый красотой или неожиданностью. Бывало, что и чудовищностью. А потом и цвета сложно было воспроизвести. Иногда, сколько бы я ни перемешивала краски, не получался нужный оттенок. А без него и вся картина теряла смысл. Что в одном цвете впечатляет, в другом кажется мазней… Я тогда поняла, что сочетания оттенков могут нести такие откровения, какие ни из одного учебника не почерпнешь. Да и с формой тоже были свои сложности. Труднее всего было удержаться и не добавить вместо утерянной детали что-нибудь свое. Сколько бы ни казалось, что так будет интересней, результат был один – испорченная работа. То, что являлось мне и держалось мгновение, было богаче и глубже всего, что я могла придумать после долгих размышлений и прикидок. Это было видно, когда картина удавалась. Если вглядываться, в ней появлялись все новые и новые планы, до которых мне самой ввек бы не додуматься. Это при том, что я ставила себе весьма скромные задачи. На чистые, пронзительные линии, которые удались Рафаэлю, особенно в его Мадонне, я и не замахивалась. Знала, что не потяну. Не протяну. Меня еще хватало, чтобы уловить их, но воспроизвести было не по силам. Они захватывали меня, завязывали в узел, вытягивали меня саму в одну линию. Но вместо того, чтобы обтянуть этой линией бесплотные контуры, я бессильно свисала и болталась на ветру. Я уже поняла, что писать надо всем телом, но мое тогда еще было недостаточно гибко, чтобы охватить все великолепие. И недостаточно тонко, чтобы послушно облекать, не выпячивая свои привычные уклоны. И недостаточно мягко, чтобы не ломаться. Мне что-то надо было делать с телом. Однажды мне приснилось, что я родила ребенка. Это было самое красивое из всего, что я когда-нибудь видела. У него были точно такие же глаза, как у него, но в них карий цвет был самого незамутненного оттенка. Такие густые, бархатно-шоколадные изнутри, но ясные на поверхности. Казалось, что у этого цвета нет конца, такой он был глубокий и распахнутый. Может, такие глаза были у первого человека. Или у него, когда он только родился. Может, еще у кого-нибудь. Наверное, про такой цвет говорят, что в нем можно утонуть. Значит, и другие видели такое. Но у моего ребенка глаза были еще и сами излучающие, их бездонность не засасывала. Насчет цвета не буду спорить, но вряд ли еще у какого-либо человека были такие любовь и доверие во взгляде. Невозможно представить. Очарование было не только в глазах, а во всем облике. Лобик, носик, ручки, ножки – словами не скажешь – мой младенец был сама гармония.