Непобедимое племя. Павел Николаевич Алексеев

отверстия от пуль. Там, где должна быть барная стойка, пусто. Будто ее специально снесли, ведь пол на ее месте более светлый и чистый. У стены справа две деревянные полки, заставленные пустыми бутылками. Между ними стояли массивные напольные часы. Дубовый шкаф, за дверцей которого висели гири и маятник, выше меня на пару голов, хотя я не такой и низкий. Циферблат с позолоченными резными стрелками, что не шевелились, должно быть, повидал многое, но теперь молчал. Пол местами в темных пятнах. Не могу утверждать, но похоже на кровь, пропитавшую скрипучие половицы. Под лестницей, ведущей на второй этаж, я увидел пианино. Судя по слою пыли, оставшейся на моем пальце, стояло оно здесь давно. Мы поднялись на второй этаж, вошли в комнату. Там находилась широкая кровать и пара стульев. Генри мне все объяснил и сказал, что в ближайшее время в дом принесут выпивку и закуски.

      Я вернулся к повозке. Вместе с лекарем мы спустили Гимли на землю. Обвив его ноги и грудь связанными тряпками, кое-как доволокли до того дальнего дома, затащили внутрь и положили на лежанку из кучи ненужных платьев, мундиров и прочего барахла, что я нашел в шкафах. Под голову впихнули подушку.

      Как ни странно, Брэдли нигде не было. Я высматривал его, пока ходил за своими чемоданами. Элл и Стил веселились в изрядно поредевшей толпе. Их звать я и не думал. Придут и придут, а не придут, и черт с этими псами. Генри и еще двое его товарищей принесли несколько чашек с вяленой олениной, кувшин рома, шесть курительных трубок и коробочку с табаком. Я тут же кинулся к кувшину, сделал несколько глотков, затем забил трубку табаком и прикурил. Казалось, этого я ждал вечность. Да и табак хорош. Никогда такого не пробовал. Только спустя некоторое время взялся за мясо. Наевшись вдоволь, попробовал разбудить Гимли, но тот крепко спал. Его телом овладевал жар, нога пульсировала. Я притронулся к опухоли и будто почувствовал всю боль на себе. Мне стало жаль парня, и я был готов отдать все: еду, трубку, выпивку ради того, чтобы его быстрее осмотрел нормальный врач, а не этот боговер с целым чемоданом ненужных пилюль. Я не верил О’Блику, человеку, взявшему с собой набор препаратов и не способному исцелить от банального укуса змеи. Он не врач, чувствовало мое сердце. Шарлатан, не более. За сутки он ничего, кроме болеутоляющего, не применил.

      Тут в дом ворвались дикобразы. Не вошли, а ворвались, чуть не снеся дверь. Они были пьяны, поддерживали друг друга. Когда увидели стол с едой и выпивкой, набросились. Я не встречал столь дикого прыжка на еду. Даже пума, прежде чем наброситься на добычу, просчитывает все ходы, готовится, подползает, и только потом рывком кидается. А эти двое тут же смели все, чуть ли не ногами на стол взгромоздились. Тьфу. Хорошо, кроме меня и лекаря никто этого не видел.

      Через некоторое время в дом пришел Генри. Он посмотрел на нас с О’Бликом, затем на лежавшего рядом Гимли и на двух дикарей, пытавшихся изображать борьбу: бросались друг на друга с ножом и шлепали себя по щекам. Мне было стыдно за них, но, глядя на невероятно веселое и безразличное лицо Генри, становилось легче. Толстячок справился, нужно ли нам еще что-то. Я сказал, что нет, но братья-планктоны попросили еще рома и еды. Генри кивнул и убежал.