Проклятье памяти. Татьяна Михайловна Чистова

на Илью, на цыганку, что вконец озверела, и натурально бросалась на сержанта, в запале обещая ему проблемы по мужской части и отсутствие потомства.

      Сержант грохнул дверью, попутно прищемив цыганке палец, та взвизгнула, шарахнулась к стене. Шлюха улыбалась Максу, строила ему глазки, тот окинул ее оценивающим взглядом, и сказал:

      – Красивая девочка. Была когда-то. Ну и компания у тебя, братик, один к одному. Все, пошли отсюда.

      Дверь «клетки» открылась, сержант махнул Илье рукой, и тот вышел в коридор. Отец по-прежнему точно не замечая непутевого сына, смотрел на полицейского, а тот сказал Илье:

      – Выходишь под подписку о невыезде. Завтра явишься к дознавателю, у нее вопросы к тебе есть. Все, можешь идти.

      Макс нарочито брезгливо, двумя пальцами взял Илью за рукав, повернул, разглядывая повреждения. Шов на спине треснул еще в банке, штаны в грязи, когда по полу тащили, да и сам рукав наполовину оторван, это уже когда руки выкручивали.

      – Хорош, – проговорил отец, – топай давай.

      И они потопали к выходу. Дождь прекратился, но было сыро и довольно холодно, свет фонарей терялся в тумане, машины неслись по дороге, поднимая из луж фонтаны грязных брызг. Настроение, несмотря на чудесное спасение из острога, был хуже некуда, Илья чувствовал себя отвратительно. Мало того, что отцу праздник испортил, так еще и себя дураком выставил. Ну вот почему бы ему было не стоять спокойно, и не помалкивать в тряпочку, когда тот придурок пистолетом размахивал? Дешевле бы отделался. Хотя нет, тут ставки другие…

      Домой, вернее, к отцу, ехали на новеньком «бмв» Макса. Тот сидел за рулем, вел машину важно и степенно, как и положено человеку, занимавшему высокий пост. Два месяца назад на работе ему вышло повышение, и теперь это не просто Серегин Максим Васильевич, а заместитель председателя правления и начальник департамента внутреннего аудита довольно крупного, по московским меркам, банка. С соответствующим жалованием и полномочиями, проистекавшими из этого повышения.

      Отец сидел рядом с ним, поглядывал на Илью в зеркало заднего вида. И не с усмешкой, как недавно Макс, а с жалостью, как к убогому или скорбному на голову. Смотрел-смотрел, потом спросил, без малейшего намека на издевку:

      – Ну и зачем ты влез? В стороне не мог постоять, Робин Гуд хренов?

      Слова отца настолько стыковались с его собственным настроением, что Илья в который раз убедился – отец умеет читать мысли. Посмотрел в окно на цепочку мутных огней, что висели над дорогой, и сказал, глядя на свое отражение в стекле:

      – Не мог. Я бы себя уважать перестал.

      В зеркало глянули сразу двое: Макс и отец. Брат быстро отвел взгляд, переключился на дорогу, а отец задержался, смотрел на сына. И тут уже Илья знал, о чем думает пожилой, но еще крепкий, и во всех смыслах хоть куда человек: «весь в отца. Волковская порода, не переделать». Серегин Василий Дмитриевич был Илье не родным отцом, а отчимом. Волков Михаил, его сослуживец, погиб при исполнении служебных обязанностей,