Второй сын. Эми Хармон

захочет узнать про твой дом. Лучше все ему рассказать.

      Перед глазами возникли выжженные поля, разрушенная деревня. Что такое дом? Родной край? Земля под ногами? Или дом – это люди? Она не спросила.

      – У меня нет дома, – прошептала она.

      – Зачем ты здесь? – спросил он, снова одолеваемый подозрениями. И страхом.

      Лишь поняв, что он боится, она решилась ответить.

      – Не знаю. Я это место не выбирала. Вся моя семья умерла. Я тоже хотела умереть, но море меня не приняло. Меня не принял Один. И смерть. И никто не примет. Ни ты, ни кто‐то другой.

      Ее голос звучал так жалобно, что она мысленно обругала себя, но, когда Арвин снова заговорил, тон его смягчился:

      – Дочь Сонгров, ты не можешь остаться здесь.

      – Я и не хочу здесь оставаться, – сказала она.

      То была и правда… и ложь. Ей не хотелось иметь ничего общего с Арвином, но очень хотелось остаться с Хёдом.

      – Хёду это во вред, – прибавил Арвин.

      – Почему? – спросила она, уже зная, чтó он ответит.

      – Все его чувства притупляются, когда ты рядом с ним.

      – Все его чувства? – Нет, неправда.

      – Все чувства, кроме зрения, – уточнил Арвин. – Когда он видит, то уже ничего не слышит. Не чувствует. Словно мучимый жаждой пьянчужка, он хватается за то, что считает чудодейственным эликсиром. Ты не можешь петь ему вечно. А как только ты замолчишь… он снова погрузится во тьму.

      – Значит, я не буду ему петь, – пообещала она.

      Он презрительно фыркнул.

      – Ты все твердишь о рунах. Ты за них боишься? Я не умею писать слова. Не умею читать. Я не знаю твои глупые руны, – сказала она.

      Он свирепо уставился на нее, но она продолжала, надеясь его убедить:

      – Хёд говорит, ты хранитель пещеры. Мне твоя пещера не нужна. Мне совсем ничего не нужно… кроме, может, еды да места для сна. – Ей хотелось есть. Аппетит возвращался.

      Быть может, это значило, что она снова ценила жизнь и потому не хотела умереть. Плохой знак. Прежде она уже ценила и свою жизнь, и жизнь тех, кто был ей дорог. Этого больше не будет. Но ей нужно было где‐нибудь жить.

      – Я вовсе не знаю руны, – повторила она. – Я знаю лишь песни.

      То были неправильные слова. Или Арвин уже принял решение. Лицо его словно окаменело, голос прозвучал твердо:

      – Ты его уничтожишь. Ты должна уйти. Здесь тебе оставаться нельзя.

* * *

      Арвин сидел в кресле у огня и не спускал с нее глаз. Но в конце концов его одолела дрема. Храпел он так громко, что Гисла почти всю ночь пролежала без сна, ко всему безразличная, неспособная ни на что решиться. Хёд был бессилен: она не могла остаться с ним, если этого не хотел Арвин. Зато она могла снова сбежать. Пожалуй, Хёд услышит ее… но не вернет ее обратно. Ему некуда ее возвращать.

      – Я могу пойти куда угодно, – громко сказала она, пытаясь себя подбодрить.

      Она была сильной. И храброй. Но тут Арвин всхрапнул, и у нее защипало глаза от слез.

      – Могу. И пойду.

      Она поднялась с вороха шкур. Арвин не проснулся. Она подошла к столу, на котором аккуратным