Колодцы Маннергейма. Денис Алексеевич Воронин

написал писатель по фамилии Пѝкуль. Или Пику̀ль? А называется она «Крейсера»! Неужели про эти самые корабли? Данька с волнением открывает книгу, перелистывает и жадно втыкается взглядом в страницу. Первая же строчка, переполненная энергией, приводит его в неподдельный восторг: «Ржавое и уже перетруженное железо рельсов жестко и надсадно скрежетало под колесами сибирского экспресса». Дальше, правда, идут какие-то многочисленные разговоры, но ведь не все же люди молчуны, как дед Иван…

      Данька испуганно отрывается от книги, мельком видит, что они стоят на перекрестке перед горящим красным светофором.

      – Ой! – произносит он. – Забыл сказать спасибо, деда!..

      И видит в зеркале усмешку каменного моаи и старый шрам.

      – Все в порядке, окунек. Пожалуйста…

      * * *

      Солнечная конница неожиданно прорубается сквозь строй смурных туч, и все на кухне радостно преображается. Лучи солнца разбегаются по полу, резво скачут по шкафчикам, будто оставляя следы от пальцев на ручках, отражаются зайчиками от металлических поверхностей и от блестящего ножа, которым орудует Анна Леонидовна, нарезая на малюсенькие кусочки кольца консервированных ананасов.

      Ананасы пойдут в пиццу по-гавайски, одну из трех, что готовит им то ли на поздний обед, то ли на ранний ужин Анна Леонидовна.

      При первом знакомстве Данька пытается называть ее бабушкой Аней, за что тут же получает от нее нагоняй.

      – Сам посмотри, какая я тебе бабушка? – спрашивает Анна Леонидовна у оробевшего Даньки.

      И в самом деле, не смотря на свой возраст, на бабулю – из тех, что с перегоревшими лампочками в головах и с авоськами в руках таскаются по магазинам – Анна Леонидовна не похожа. Стройная, с короткими светлыми волосами, со смешной татуировкой бутылки шампанского и двух раскрытых устриц на правой руке, без морщин на лице и вечно во всяких нарядах, которые Данькина мама называет «стильными». Это Анна Леонидовна установила в дедушкиной квартире по-настоящему смертоносную стереосистему и время от времени слушает на ней пластинки со странной, по большей части медленной, музыкой. А еще она веселая, водит блестящую красивую машину и может разговаривать по-французски, потому что давным-давно несколько лет прожила в Париже.

      – Анна Леонидовна, а ты в парижском Диснейленде была? – спрашивает ее однажды Данька.

      – Нет, – отвечает та, – мы с Мишелем больше на Пигаль тусовали, у нас там свой барыга алжирский был, у которого мы траву брали…

      – Что брали? – переспрашивает Данька.

      – Биодобавки, – пожимает плечами Анна Леонидовна. – Как витаминки, только для взрослых. Настроение поднимают.

      – А барыга – это кто?

      – Забудь, пожалуйста. Все равно все было давно и вообще неправда, – смеется Анна Леонидовна.

      Если неправда, недоуменно думает Данька, зачем тогда было рассказывать?

      Сама Анна Леонидовна зовет его братом Данилой. Сначала Данька думал, что как монаха, и немного обижался, но дедушкина подруга сказала, что так звали одного