Собрание сочинений. Том 2. Александр Станиславович Малиновский

подмигнула старшему Ковальскому, – таких красоток находишь. Мой-то старший уже двух городских привозил показывать. Мы тут чуть не брыкнулись. Тощие такие и гордые. А твоя-то! Крепенькая какая! И говорунья! Я слышу.

      Щёки у Руфины зарделись, она рассмеялась, чем ещё больше понравилась Степаниде.

      – Частушки петь можешь? – неожиданно спросила она Руфину и упёрла кулаки в бока, будто готовясь плясать подгорную.

      Руфина молчала. Она весело смотрела на соседку Бочаровых.

      – Можешь или нет?

      – Руфина романсы поёт, – вступился Александр.

      Степанида отвела свои полный руки от того места, где должна быть талия:

      – Я романсы не знаю, а вот в этой – души не чаю!

      И она мягко и раскованно запела:

      Лучше нету того цвету,

      Когда яблоня цветёт…

      Лица у всех в который раз озарились улыбками. Было видно, что местным соседка по душе. И они ей. А приезжие? И приезжим понравилась.

      Лучше нету той минуты,

      Когда милый мой придёт!

      От ясного чистого голоса ёкало сердечко.

      Будто и нет певунье её сорока пяти лет. Да и что они, эти сорок пять, если почти половина из них – ночки и денёчки вдовьей жизни.

      И не успела певунья перевести дух, чтобы тронуть следующее слово, как вступил Румянцев, словно в некое соревнование:

      Я встретил вас – и всё былое

      В отжившем сердце ожило,

      Я вспомнил время золотое

      И сердцу стало так тепло…

      Ладно Степанида, но от Румянцева Александр не ожидал.

      А Николай, оттолкнувшись от тёмной сохи, подпиравшей угол крыши погребицы, вышел чуть ли не на середину двора, как на сцену, успокоил руки на груди и уверенно продолжал:

      Как поздней осени порою

      Бывают дни, бывает час,

      Когда повеет вдруг весною

      И что-то встрепенётся в нас.

      Румянцев замолк и не успел Ковальский вслух удивиться, как все захлопали в ладоши. А Степанида, когда аплодисменты утихли, требовательным голосом спросила:

      – Это – романс?

      – Ага, – смягчив «г», почти шёпотом согласился Румянцев.

      – И такую красоту держишь в себе?

      – А что делать? – отозвался певец.

      – Вечером чтоб все были у меня в гостях, – заявила Степанида. – За один романс пять частушек даю! У меня их, как семечек в арбузе. И это: не надо с собой ничего. У меня своя особая есть наливочка… Главное, чтоб романсы были.

      Она замолчала. И тут в тишине прорезался негромкий, но уверенный, притягивающий к себе хрипловатый голос.

      Когда б имел златые горы

      И реки, полные вина,

      Всё отдал бы за ласки, взоры,

      Чтоб ты владела мной одна.

      Это пел Проняй.

      – Всё-всё! Поняла! Согласная я! Дед, приходи на особую и ты. Я от тебя не отмежёвываюсь.

      – То-то, ядрёна балалайка, – Проняй остался доволен собой: – У всякой пташки свои замашки. Нет молочка, так сливок дай!

      Всем стало смешно.

      Ковальский-младший, закашлявшись