В плену светоносном. Александр Станиславович Малиновский

пространства, снега и лютые морозы зимой, суховеи летом, набеги ордынцев – все требовало характеров твердых и решительных.

      Еще до нашего похода я прочитал у Бажанова в книге «Вольный город пионеров Дикого поля», что многочисленные стада сайгаков, диких лошадей, а позже и одичавших лошадей домашних пород поселенцы отстреливали порой не только ради мяса, но и для защиты посевов хлеба. В пойме Волги, Иргиза, Самары, Сока и других рек водилось множество водоплавающей дичи: несколько видов уток, гуси, даже пеликаны и розовые фламинго. В степи стреляли стрепетов, журавлей, перепелов. А «русского страуса» – дрофу, чье мясо высоко ценилось, пытались даже одомашнить.

      Теперь этот край был перед нами.

      …Сказочный, космический по своим масштабам пейзаж. Остро ощущаешь себя малой частичкой огромного, сотворенного Богом на радость мира. Благодатно на душе.

      Для русской духовности горы, видимо, не самая родная стихия. У русской души неутолимая, связанная с желанием обрести покой, тяга к степному простору…

      Мы вышли тогда на крепко утоптанную, песчаную дорогу с двумя машинными колеями и муравой посередине.

      Брели по ней около часа и оказались у очистных сооружений села Переволоцкое. Вскоре мы уже пили чай в комнатке дежурного насосной станции.

      Наш новый знакомый Володя, узнав, кто мы, охотно пообещал нас отвезти до Гамалеевки на бортовом «братнином» КамАЗе. Но надо узнать: дома ли жена брата, у которой ключи от машины (брат приболел, лежит в больнице). И, пока Владимир нас будет возить, надо было, чтобы кто-то его подменил.

      – Скоро приедет начальство, я как-нибудь улажу это дело.

      Отсутствовал он недолго. Вернувшись, сказал, что все складывается удачно.

      Мы покинули помещение и присели в тенечке на крылечке. Марило так, что хотелось лечь и не двигаться. Стоял полдень.

      Большой двор с разбегающимися полукругом свежими валками скошенной травы залит солнечным светом. Над головой висит, словно на невидимой нитке, пустельга. Праздно у стены стоит коса с поблескивающим металлическим черенком и приваренной подковой вместо окосива.

      – Да, такой косой много не накосишь, – говорю я.

      – Дак нам много и не надо, – весело отзывается Владимир. – Начальство вот определило нам кулигу, – он махнул рукой в сторону валков, – и – хорош… «А струмент сами гоношите», – так приказано. Оно, начальство, у нас молодое, да строгое, увидите.

      Попробовал покосить, вспомнив всегдашнюю легкую радость, которую испытывал вначале косьбы, держа в руках отцовскую легкую, выверенно насаженную, с ловким, вязовым окосивом, косу.

      «Струмент», конечно, был не тот. Быстро уступил его Константину. Пошел в помещение конторы посмотреть, где приютилась ласточка, которая бесстрашно сновала над нашими головами.

      Ласточкино гнездо прилепилось в раздевалке, в углу под потолком, прямо над шкафами. Чтобы попасть сюда, ей приходилось пролетать по узкому коридору метров десять. Отчаянная.

      Когда я вышел во двор, Владимир рассказывал Константину, как