Низвержение. Ашель Поль

из головы быстрее, чем тот успевал их повторить утром и вечером, и вскоре отец убедился, что почва, коей являлся его сын, заросла сорняками. За семейными обедами молчание и громкое чавканье отца – целый мир подай-принеси, из которого мальчишка не мог вынести для себя ничего ценного. Сравнение со старшими основательно выбило почву у мальчика из-под ног, в результате чего сорняк никак не мог пустить корни. Тем временем, пока мальчик вращался в кругу бездомных, его детское мировоззрение каждый день подвергалось нещадной перестройке, пока он и вовсе не перестал различать цвета. Отец не готовил его к такой жизни, не готовил его расти среди детей, выросших без отцов.

      – Слушай, – невольно сбросив темп, говорю Ему, – я даже до конца очереди ни разу еще не добрался, а у меня денег только что на дорогу. Я уже вторую неделю впустую в Бюро катаюсь, ты же знаешь. Я приехал сюда пустым.

      И нищим. И зачем я тогда приезжал.

      – Да ладно, – как бы вновь настроившись на волну добродушия, начал Он, – у меня еще осталась пара сигарет.

      И Он дрожащими руками потянулся за портсигаром, подаренным ему когда-то в далеком прошлом, возможно, самим прошлым, таким же заброшенным и ненужным, каким и Он стал для всего мира. Как же Он цеплялся за портсигар, как же Он побито и неуверенно пытался вытащить сигаретку – я чуть не захлебнулся в чувстве жалости, я бы отдал все деньги Ему, лишь бы гнетущее чувство ушло. Пальцы самопроизвольно перебирали в карманах влажные бумажки, но я стерпел и это. Его помутневшие глаза быстро бегали от одной точки к другой и не могли найти утешения в окружающем мире. Я знал это, ведь было время, когда я пытался вытянуть Его из бездны, и изредка с этих глаз на мгновение спадал туман. Где-то внутри вновь зародилось желание помочь Ему, начать диалог, сделать что-нибудь, но к Нему было уже не подступиться – утекшей воды было достаточно, чтобы в ней захлебнуться.

      Черт возьми, ты всегда был мертв. Все отвернулись от тебя, чтобы не смотреть на разложение трупа, ибо твою смерть уже зафиксировали. Я глядел на то, как твое тело извергает кровь, и видел в ней свое отражение, хоть и не понимал нашу разность. Мы не одно и то же.

      – Слушай, мы могли бы куда-нибудь… выбраться, что ли.

      Куда было выбираться, один лишь черт знал: каждый из нас двоих в свое время избороздил Ашту сотни раз вдоль и поперек, и давно уже стало ясно, что искать было нечего. Выбраться на плато, в тысячный раз увидеть то, что режет глаз и видно каждый день – скука и искушенность – зайти к тем-то и тем-то только для того, чтобы понять, что выходить было некуда, а завтрашний день только давит болью в затылке да маячит парой таблеток на горизонте. Это не какое-то частное видение мира, не пересказ баек с улицы под ночное зазывание кошаков в капюшонах, не сказано-сделано в два или в три утра, а всеобщее городское настроение. Бесполезно выть на луну. По этой же причине дома строились так близко друг к другу: люди и заведения кучковались, потому что чувствовали, что стоит им на метр больше оторваться