Упрямый Галилей. Игорь Дмитриев

Неаполитанский узник защищал Галилея, но не идеи последнего. И в «Апологии», и в письмах к Галилею Кампанелла говорит о гелиоцентризме как о возвращении к древней истине и знамении новой эры, используя язык, сильно напоминающий «La Сепа de lе ceneri (Вечеря в первый день Великого поста)» Джордано Бруно. «Эти новости о древних истинах, касающихся девяти миров, девяти звезд, девяти систем <…> суть начало нового века (Queste novità di verità antiche di novi mondi, nove stelle, novi sistemi <…> son principio di secol novo)», – заверяет Кампанелла Галилея в 1632 году88. Написанная в тюрьме и изданная во Франкфурте в 1622 году «Apologia pro Galileo» не стала апологией новой науки, в лучшем случае ее можно рассматривать как манифест в защиту libertas philosophandi. Обитатели кампанеллианского «Città del Sole», философской общины, воздерживаются от окончательной оценки систем Птолемея и Коперника. «Они восхваляют Птолемея и восхищаются Коперником <…> но они говорят, что один производит расчет движений камешками, а другой – бобами, а ни тот, ни другой не рассчитываются настоящими деньгами и расплачиваются с миром счетными марками, а не чистой монетой. Поэтому сами они тщательно расследуют это дело, ибо это необходимо для познания устройства и строения мира и того, суждено ему погибнуть или нет и когда именно»89. Кампанелле, последователю Телезио и Бруно, и Галилею, создателю новой науки и научной методологии, трудно (практически невозможно) было найти общий язык.

      2 апреля, накануне Пасхи, Галилей познакомился в Риме с кардиналом Маффео Барберини. Последний пришел в восторг от ума и эрудиции тосканского ученого и обещал всяческую помощь и поддержку.

      Короче, все складывалось для Галилея как нельзя лучше: его открытия были признаны многими (хотя, конечно, не всеми) астрономами, он стал желанной фигурой при папском дворе, его слава росла и крепла. Галилея приглашают в качестве почетного гостя на различные банкеты и собрания, где присутствовали знаменитые художники, писатели, музыканты, артисты, философы, римские аристократы и высшее духовенство. Так, например, он был приглашен на собрание неформальной Accademia degli Ordinari, организованной кардиналом Джованни Баттиста Дети, племянником папы Климента VIII. Описывая позднее эту встречу, Галилей с сожалением упомянул, что сам он воздержался от участия в интересной для него дискуссии, поскольку попал туда впервые и опасался показаться слишком напористым и навязчивым, но тут же пообещал, что в будущем с ним такого не случится. И слово свое сдержал.

      Рис. 1.3. Пьетро Факкетти. Портрет Ф. Чези. 1610 – 1612. Рим. Accademia Nazionale dei Lincei

      В другой раз, 14 апреля 1611 года, Галилео присутствовал на банкете, специально устроенном в его честь Федерико Чези, князем Сан-Поло и Сант-Анджело (с 1613 года), герцогом Акваспарты и маркизом Монтичелли [рис. 1.3]90. Еще в 1603 году князь и трое его друзей основали так называемую Accademia dei Lincei91, которая центром своей деятельности сделала не гуманитарные штудии, но свободное исследование природы и математические вопросы92. При этом позиции «рысьеглазых»

88

Campanella T. Lettere… P. 241.

89

Кампанелла Т. Город Солнца… С. 96.

90

См.: Olmi G. In essercitio universale di contemplatione e prattica: Federico Cesi e i Lincei… P. 169 – 236. Титулы синьора Чези звучат, конечно, красиво, но надо сказать, что большая часть его владений представляла собой просто небольшие деревеньки.

91

Слово linceo в итальянском означает «рысь» и «зоркий» (то есть зоркий как рысь), поэтому в отечественной литературе эту академию часто называют «академией рысьеглазых». Об этой академии кроме указанной выше статьи Джузеппе Ольми см. также: Biagioli M. Knowledge, Freedom, and Brothery Love: Homosociality and the Accademia dei Lincei; Freedberg D. The Eye of the Lynx Galileo, His Friends, and the Beginnings of Modern Natural History; Gabrieli G. Contributi alla storia della Accademia dei Lincei.

Поначалу, до 1609 года, деятельность Академии носила весьма ограниченный характер, но затем наметилось заметное оживление, и к 1625 году она имела отделения, большая часть которых находилась в Риме, Неаполе и Флоренции. Одна из особенностей Accademia dei Lincei состояла в том, что ее членами могли быть только мужчины и при этом для них исключались какие-либо интимные контакты с женщинами, поскольку «отвратительная зависимость от женщин» (Il carteggio linceo… P. 71) подрывает целомудренное мужское братство и наряду с ленью, погоней за богатством и выгодным патронатом, а также приверженностью к традиционной натурфилософии препятствует процессу познания мира, ибо вожделение делает человека несвободным. По словам Чези, «вместо подчинения [разуму], как это должно быть, тело узурпирует его авторитет и в результате длительной осады медленно захватывает мысли несведущего ума. В результате ум избегает любой деятельности и хорошая предрасположенность [к познанию мира] замещается сначала тягой к удовольствиям и праздности, а потом стремлением к роскоши и множеством пустых наслаждений, которых достаточно не только для того, чтобы подавить нашу природную склонность к поиску истины, но и для того, чтобы увести от этого поиска и разрушить даже самых пламенных из нас, когда мы уже находимся на полпути к знанию» (Cesi F. Dei natural desiderio di sapere et Institutione de’Lincei per adempimento di esso… P. 40). Чтобы сохранить природное желание познавать, «кому-то следует обеспечивать тело, так как хороший исследователь почти всегда помнит о нем лишь постольку, поскольку оно обеспечивает чувственное восприятие, необходимое разуму» (Ibid. P. 44 – 45). Чези считал Accademia dei Lincei именно таким заботливым и строгим смотрителем, «поскольку мы нуждаемся в хорошо организованном институте или армии философов (una militia filosofica) для подвига приобретения знаний, который является таким достойным, таким великим и столь подобающим мужчинам <…> была создана Академия или собрание Lincei» (Ibid. P. 53).

92

Создавая Академию, князь Чези, кроме всего прочего, надеялся определить свой новый статус в изменившемся социальном контексте. Он был свидетелем быстрого упадка старой римской аристократии, в том числе и его семейства, и понимал, что отныне, чтобы сохранить свое положение в обществе, придется участвовать «in the courtly rat race», конкурируя с агрессивными честолюбцами типа его друга Чамполи. И, конечно, Чези чувствовал себя крайне дискомфортно среди карьеристов и выскочек, окружавших, а подчас и занимавших престол Святого Петра (Biagioli M. Galileo, Courtier… P. 293).