Детям за 20. Арчет

молчишь?

      – Не нуди.

      – Ну правда, все время льет, постоянно льет.

      – А то, что дело, думаю, не твое…

      Он, в общем, закрытый парень, сколько я зависаю с

      ним. Не любит больших компаний, никакой никогда тусни.

      И даже вдвоем замыкается, как полезешь немного

      вглубь – сразу становится

      необычайно груб. Но при этом отходчивый – посидел,

      помолчал, выбросил сигарету, прямо под ноги, на причал,

      сфокусировал взгляд поодаль, на корабле,

      и говорит:

      – Настроение на нуле.

      – А почему?

      – Не знаю. Штормит меня. Наверное, три, а то и четыре

      дня.

      – У вас, столиц, вообще тяжелая жизнь…

      – Вот только ты с сочувствием отвяжись.

      – Ну держал бы, не знаю, как-то себя в руках.

      – А я и держу. Не видишь? Держу пока.

      – Это вот? – я кивнул на сереющий небосклон, – Это

      держишь?

      – Держу-держу, – ухмыльнулся он. – Последний раз, как

      я не сдержал депрессию, описан в «Медном Всадни —

      ке». Было весело. Это стоит неэпического труда…

      И я полюбил смотреть, как течет вода. Люблю стоять

      под дождем, чтоб текло за шиворот, – это лучше бухла и

      всякого там ширева, люблю, как ливень шумит, а потом

      стихает, люблю, как все вокруг говорят стихами, как

      капля бьется на две, касаясь травы… Смотрю – и ощущаю

      себя живым…

      Тут он понял, что выражается поэтично и сбил эффект:

      – Врубаешься? – апатично.

      – Д-да. Вроде да. И ты так четыре дня?

      – Четвертый век. А впрочем, одна фигня. Ты все, докурил?

      – Де-ю’ре или по факту?

      – Ты к мусорке что ли?

      – Ну да. Неудобно как-то…

      – Чего тебе неудобно? Я разрешил.

      – А может, я воспитанный.

      – Не шурши.

      Он тоже встал, задернул пальто на’туго.

      Вышло солнце.

      И началась радуга.

      Допустим, девушку с черными волосами и родинкой

      зовут Катя. Да так и есть, вроде бы.

      Вот Катерина сидит и думает: «Как я перед ним разденусь?»

      Кажется, в чем тут сложность?

      Просто Катя – она феникс.

      Ну, обычная девушка, ходит в платье, сажает пятна

      на локти и на подол…

      А как разденется – все понятно.

      Нормальный такой феникс. Прикоснешься и обожжет.

      И Катя все время думает:

      «Ой, не выпить бы лишний шот!»,

      и «Что ему можно позволить?

      Нет! А вдруг он сейчас поймёт?!»,

      «Я буду, обязательно буду лёд».

      Он кинет ей лёд.

      Катерина возьмет бокал.

      Куда-то пойдет,

      услышит «Я в душ пока».

      Застынет с бретелькой в пальцах,

      уже раздевшись почти на треть,

      – и станет думать,

      расправив крылья,

      зажигая столбы пыли:

      остаться – или гореть.

      Воскресает Рыжая в пять утра.

      Тянет руки, переплетая пальцы.

      Рыжая