II. Аннеска. Поветрие

и осторожной поступью я приблизилась к алтарю. Взглянув на массивное распятие, висевшее чуть в отдалении, я трижды перекрестилась. Затем я обошла церковное сердце, облаченное в мрамор, и остановилась так, чтобы быть спиною к кресту, а ликом ко входу в Святилище. Именно тогда надломленное смертью убранство святилища открылось моему взору полностью, и вид его поразил меня до глубины души.

      Там, где было положено стоять скамьям для паствы, не было ничего, кроме небрежно уложенных на пол усопших, завернутых в серый перепачканный кровью саван. Некоторые из них уже были тронуты дланью разложения и источали невыносимый смрад; другие все еще напоминали живых, ибо их застывшие лица еще выражали ужас трагически оборвавшейся жизни. Имелись и те немногие, кто будто бы не умер вовсе: тела сих несчастных чей-то глумливый и богомерзкий ум прислонил к церковным колоннам, обратив застывшим взором к алтарю, дабы они, усыпанные цветными осколками разбитых ветром витражей, томились в ожидании службы без начала и без конца.

      Наступило время молитвы о невинноубиенных, но прежде случилось совсем иное. Перста мои словно платиновые змеи, творящие гнезда в каменистом чреве Голгофы, приоткрыли поверхность материи, сокрывшей тело на алтаре…

      Сомнений не было: предо мною находился тот, чью жизнь минувшей ночью на моих глазах оборвали ненасытные волки – проклятые твари, зубы которых острее причудливо изогнутого кинжала, воткнутого в спину проклятым предателем; вой которых невыносимее вражеского горна, возвещающего о скорой победе неприятеля…

      Да – вновь я узрела того юношу, тотчас осознав, что хватило и мгновения, чтобы красота его окончательно пленила меня и грех пустил в моей душе свои извилистые корни. Власа оттенка ячменного поля, обрамляющие его белоснежный лик, в сочетании с лазурью обездвиженных глаз и пурпуром сомкнутых губ пробуждали во мне те ощущения, которые я никогда не испытывала и теперь боялась признать. Очарованная порочно разыгравшимся воображением, тяжело дыша, я застыла склоненной над покойным подобно статуе, стремясь то ли превозмочь, то ли принять свое плотское начало.

      И вот природная жажда созерцания обнаженной плоти возобладала надо мной, побуждая отречься от того, что свято, неприступно и неоспоримо. Влекомая и плененная ею, я резким движением руки сорвала с тела драгоценную ткань и отбросила ее прочь, дабы впервые увидеть его первозданную мужскую наготу, тем самым поддаваясь беснующейся плоти моей, истекающей влагой.

      Кто знает, что произошло бы дальше и куда бы завела меня похоть, если бы не месиво, открывшееся моему взору – месиво, которое представляли собой грудь и живот юноши – в омерзительных ранах, с вывороченными наружу внутренностями. Меж ног убиенного покоилась посеребренная емкость, преисполненная кровавой жидкостью. В ней нашлось несколько игл, наподобие тех, что используют портные, а также моток размокших ниток. Судя по тому, что одна из них была воткнута в плоть покойного, некто до