Ветер и крылья. Старые дороги. Галина Гончарова

высоким.

      Кажется, он был толстым…

      Темноволосым, как отец? Нет, уже не вспомнить. Стерлось лицо из детской памяти. Вот и не признала, когда дядя вошел в зал. Четыре дня спустя после похорон.

      И то!

      Где Эврона, а где Феретти? Даже если гонец мчался что есть сил, даже если дядя спешил…

      Два дня туда, никак не меньше. И пока там, пока обратно… получалось так, что спешили оба. Но не успели.

      Отца уже не было на этом свете, и прах покоился в родовой усыпальнице Феретти, под полом храма, и мама заперлась у себя в комнатах, оплакивая горькую жизнь, а заодно, как предполагала Мия, примеряя вдовьи наряды…

      Светловолосая, белокожая… ей к лицу были синие тона, но не все. Не каждый оттенок. Серый ей решительно не шел, а черный… черный – хорош. Но дорого.

      Сама Мия повязала на лоб синюю ленту в знак траура и махнула рукой на одежду.

      Дорого. Слишком дорого. А потому… такие же синие ленты остальным детям, а мать пусть делает что пожелает.

      Дядя оценил обстановку мгновенно. И ленты – тоже.

      – Боже мой! Какое горе! Неужели мой бедный брат…

      Мия медленно встала из-за пялец.

      – Добрый вечер. Дан?

      – Мия, ты не узнаешь меня? Я твой дядя, Джакомо!

      – Простите, дядюшка, последний раз мы виделись несколько лет назад, – извинилась Мия, понимая, что, кроме нее, некому… ан нет?

      Мать, которая то ли увидела из окна, то ли услышала новости от Марии, выбежала из своих комнат.

      – Джакомо! О Джакомо, наконец-то!

      Почти слетела по лестнице со второго этажа, кинулась на шею Джакомо – и разрыдалась в голос.

      Мия скрипнула зубами и кивнула нянькам. Мол, уводите детей! Мать рыдает, еще им разреветься не хватало! Думать надо!

      И сами все убирайтесь, без свидетелей обойдемся!

      Спустя десять минут в просторном зале остались только Фьора, Мия, Джакомо и Энцо.

      Фьора рыдала, Джакомо ее утешал, пока не заметил, какими глазами смотрят на это дети. Энцо… Тот смотрел спокойно. Даже слегка равнодушно.

      А вот Мия…

      Мия сама не знала, чего она больше желает.

      То ли надавать матери затрещин, чтобы та перестала рыдать, то ли выкинуть их за дверь вдвоем с дядюшкой…

      Именно в эту минуту девочка навсегда возненавидела социальные ритуалы.

      Конечно, с ними проще. О покойном принято плакать, женщина должна быть слабой, мужчина должен ее утешать, Джакомо теперь старший в роду, и это надо признавать…

      Но боже мой, какое же это лицемерие!

      И как же остро это почувствовала Мия!

      Энцо не кольнуло настолько остро, но и он подумал, что мать… сначала она не нашла в себе сил даже прийти к отцу, хотя тот желал ее видеть, а теперь… Теперь она рыдает на груди у его брата. В новом платье. Сером, но с черной оторочкой, которое ей очень к лицу. И рыдает красиво, так, что нос не краснеет, только слезинки катятся по бледным щекам…

      В эту секунду Энцо понял, что его жена такой не будет. Он женится только на сильной женщине. Чтобы его дети никогда вот так не стояли… мало ли что случится в жизни?

      Никогда!

      Пару минут Джакомо