Клинок Тишалла. Мэтью Стовер

у нее сделалось лицо, Хари тут же пожалел о сказанном.

      Шанна зажмурилась, губы превратились в ниточки.

      – Иногда я позволяю себе надеяться, что ты захочешь поговорить со мной.

      – Ох, Шанна, не на… слушай, мы же говорим.

      Хари терпел эти беседы всякий раз, когда мог вынести в миллиардный, язви его, раз лекцию о том, как легко быть счастливым, если только позволить себе плыть по течению и все такое прочее. Он отвернулся, чтобы мысли его нельзя было прочесть по лицу. Шанна не виновата, и он раз за разом обещал себе, что не будет срывать на ней злость.

      – Оставь. Я пойду.

      Он в последний раз сложил распечатки стопкой и поднялся. Шанна переступила порог, будто могла остановить его.

      – Будь осторожен с Тан’элКотом. Ему нельзя доверять, Хари. Этот человек опасен.

      Он прошел мимо, стараясь не коснуться ее в дверях.

      – Верно, – ответил он и добавил вполголоса, уже уходя: – Как я когда-то.

      За ним с бесконечным неживым терпением следовал Ровер.

4

      Шанна глядела ему вслед, прислонившись лбом к прохладному оконному стеклу. Его даймлеровский «ночной сокол» по рассчитанной компьютером пологой траектории черной каплей взмыл к низким облакам.

      Она тосковала по реке.

      «Сорок дней, – подумала она. – Это всего-навсего пять недель… ну ладно, шесть. Шесть недель можно что угодно вытерпеть».

      Через сорок дней, считая с сегодняшнего, в девять часов утра начнется ее очередная смена на посту богини. В восемь тридцать она натянет респиратор, опустится в гроб фримод – свободного поиска, захлопнет крышку изнутри и будет лежать на гелевом матраце, пережидая бесконечные минуты масс-балансировки, – свободный переход требует точнейшего масс-энергетического обмена между двумя вселенными, – и эти неторопливые секунды станут мгновениями сладчайшего предвкушения, прежде чем грянет, раздирая рассудок, неслышный грохот Трансфера. И зазвучат первые ноты Песни Чамбарайи: неторопливый, басовитый приветственный гимн, который наполнит ее сердце, вызывая к жизни ответную мелодию. Дважды в год по три месяца кряду она имела право быть частью реки.

      Дважды в год она могла быть целой.

      Она никогда не говорила Хари, как тоскует по этой Песне; никогда не объясняла, какой пустой и пресной стала для нее Земля. Она слишком любила его, чтобы рассказать, как мучительно быть с ним одинокой. «Неужели ты не видишь?!» – кричало вслед улетающему «ночному соколу» ее сердце.

      «Неужели ты не видишь, как мне одиноко?»

      По щекам медленно катились слезы. Как можно жить, когда в сердце у тебя ничего, кроме надежд и воспоминаний?

      – Мама! – послышался за спиной робкий голосок Фейт. – Мама, ты хорошо себя чувствуешь?

      Шанна отодвинулась от окна. Она не потрудилась вытереть слезы: связь, которая существовала между ними на протяжении полугода, не позволяла им врать друг другу.

      – Нет, – призналась она. – Мне очень грустно.

      – Мне тоже. – Фейт потерла глаза кулачками, медленными шажками заходя в кабинет. Шанна обняла ее,