Клинок Тишалла. Мэтью Стовер

друга страшными байками о том, что даже жены и мужья соцполов до конца своих дней не узнают, чем занимаются их супруги. Я уже к тому времени повзрослел достаточно, чтобы понимать, до какой степени преувеличены эти сказки, но сейчас я ощутил за ними пугающий трепет скованной истины, словно земля под ногами сдвинулась, открывая новые перспективы, новый угол обзора реальности, так что свет лазаретных ламп охолодел, и запах антисептика, пропитавший мою кожу вместе с простынями, превратился в зловещие неописуемые миазмы.

      Я поймал себя на том, что прикидываю про себя, а нет ли в штабе Социальной полиции закрытой комнаты, где соцполы могли бы снять надоевшие маски и хотя бы наедине друг с другом побыть просто мужчинами и женщинами. Инстинктивно я сомневался в этом; даже единственный миг олицетворения подорвал бы неким образом их власть, нарушил незримую магическую броню анонимности.

      Они все терзали меня насчет Боллинджера, заходя то так, то этак, словно, повторив один и тот же вопрос множество раз, могли добиться нужного им ответа. А я и хотел бы его им дать, правда, хотел бы – вот только не знал, если уж честно, понимал ли Боллинджер в глубине души, что я из семьи Бизнесменов. Я повторял это снова и снова, а соцполы все не отступались, будто гончие, преследуя оленя. В конце концов у меня родилось тошнотворное чувство, будто они и не Боллинджера вовсе хотят прижучить, что их настоящей целью было и остается вытянуть из меня ложь, ту ложь, которая убьет его.

      Они хотели его смерти – да! Но хуже того – они хотели сделать меня пособником его убийства.

      Это я понял не потому, что заглянул в их души. Пару раз на меня накатывало слабое головокружение, словно перед входом, но я так и не ощутил ничего. А может, и ощутил. Может, это оно и было.

      Может, я все-таки заглянул в их души, а там – пусто.

16

      В конце того дня, вскоре после обеда, меня навестил в лазарете Чандра и привел с собою Хари.

      Меня опутывали трубки – респиратор и внутривенные катетеры, голова кружилась от плывущих в крови продуктов метаболизма анестетика. Пару часов мне пришлось провести на операционном столе – зашивали легкое, проткнутое сломанным ребром, и селезенку, разорванную ударом Боллинджера. Потом меня долго-долго допрашивала Социальная полиция. Я переживал мучительную усталость, смятение, нарастающую боль. И, несмотря на это, когда я увидал выражение лица Чандры, мне захотелось танцевать.

      Он был напуган, нерешителен, стар. Разбит. Хуже того – ранен. Он был похож на подстреленного оленя, теряющего силы с каждым шагом и не понимающего – почему.

      Хари катился рядом с ним в инвалидном кресле. Одну ногу в фиксирующих разорванные коленные связки шинах ему пришлось выставить перед собой; левое плечо поддерживала прозрачная пластиковая рамка. Но если он и испытывал боль, сквозь яростный восторг на его лице она не могла пробиться.

      – Хансен, – от усталости резко проговорил Чандра. – Я провел телеконференцию с твоим отцом и… – губы его горько скривились, – с Бизнесменом