Глупые комиксы, розовые «мартинсы». Наталия Владимировна Алексеева

Мужики, Романовский из десятого пришел! Выходим!

      И все трое выбрались из кабинки.

      – Хорошо, что не из одиннадцатого, – заметил Гришевич. – Тот бы сразу люлей вломил и пинками выгнал из сортира!

      – А вам не тесно втроем на одном толчке, акробаты? – мрачно поинтересовался я.

      – Не, мы ж только заныкаться!

      Смирнов начал похлопывать себя, выискивая что-то во внутренних карманах.

      – Кстати, – совершенно некстати заметил Ткаченко, присаживаясь на подоконник, – у вас в классе новая девчонка? Я видел ее утром в холле, ниче себе такая! Ноги, и ваще… тянка зачетная!

      Ну вот о чем с ними разговаривать?! Сейчас будут обмусоливать старшеклассниц, фантазируя о том, чего им не светит ни в каком, даже воображаемом, мире. Но у меня к этой троице было дело, поэтому я остался.

      – Романовский, будь другом! – Прекратив рыться по карманам, ко мне подошел Смирнов.

      И по его глазам я сразу понял, что будет клянчить.

      – Займи полтинник, сиги кончились, – состроив жалобную рожу, попросил он.

      – А пять сотен хочешь? – спросил я.

      – Че делать надо?!

      Через тридцать секунд подробных объяснений и инструкций я положил в протянутую ладонь пятисотку и вышел из туалета.

      – И давайте живее, пока звонка нет! – напутствовал я стремительно выбегающую за дверь троицу.

      Когда звонок прозвенел, на этаже недолгое время стояла тишина. А потом раздался многоголосый девчачий визг и хлопанье дверей. Убедившись, что деньги отданы не зря, я отправился в тайное место. Оно, конечно, никакое не тайное, потому что каждый, при определенной любознательности, может найти угол под лестницей, которая ведет к пожарному выходу.

      Нырнув под ступени, я забрался в самый торец – туда, где меня не должно быть видно, и, скорчившись в три погибели, вытащил из рюкзака тетрадь.

      Сколько себя помню, я всегда на чем-нибудь рисовал: на листочках, салфетках, обоях. И это совсем не нравилось моим родителям. И после того, как у папы не получилось вылепить из меня спортсмена, за дело взялась мама. Она учла мою склонность к творчеству и отправила в художественную школу. Но тоже проиграла. В художке требовали совсем не то, что мне нравилось, и, промучившись три года, я прекратил туда ходить. Мама узнала об этом еще через год. Посовещавшись, родители решили, что перевоспитывать меня уже поздно, и махнули рукой. Но рисовать я не перестал. Мне больше никто не мешал, и я рисовал только то, что хотел. Комиксы.

      Я использовал каждую свободную минуту, чтобы возвращаться к своему занятию. Поэтому и засел под лестницей, пока все остальные играли в баскетбол. Но только сделал первый набросок к сцене, как едва проникающий под лестницу свет заслонила чья-то тень. Я захлопнул тетрадь и поднял голову. Ко мне пробиралась новенькая Рита.

      – Охаё! – Она бросила на пол свою сумку и уселась на нее сверху.

      – Охаё. Ты ошиблась немножко.

      – В чем?

      – Тут ведь не столовая.

      Рита улыбнулась. Она сидела совсем рядом со мной. Слишком близко. Невыносимо близко. Ее