Жестокий век. Исай Калашников

всех сторон подходили люди, с любопытством смотрели на Тэмуджина-Угэ, на него, Тогорила, тихо спрашивали о чем-то воинов.

      Есугей вышел из юрты. На руках он неумело, боязливо держал берестяную колыбель с ребенком. Мальчик сучил ногами и звонко плакал.

      – Вот какой горластый! – Лицо Есугея лучилось от радости. – Мой сын! А это, анда Тогорил, моя жена Оэлун.

      Тогорил вспомнил свою жену и стиснул зубы. Давно ли он был такой же счастливый, как Есугей…

      – Отдыхайте, а вечером я всех приглашаю на пир, – сказал Есугей своим воинам. Подошел к Тэмуджину-Угэ. – Ты наш враг, и ты умрешь. Сегодня. Но ты отважный человек, и я назову твоим именем сына.

      Глава 10

      Один из воинов Есугея по имени Хучу, едва получив разрешение на отдых, поскакал к своей юрте. Он тоже ждал ребенка. Ему не следовало идти в поход, оставлять жену без присмотра. Но как не пойдешь, это нойон хочет – идет, не хочет – остается дома, а ему, бедняку-харачу, выбирать не приходится. Когда уходил в поход, в юрте осталось в запасе совсем немного хурута¹⁸, но он надеялся, что жена не долго будет без работы, а если она работает – доит коров Есугея, – ей каждый день дают на пропитание молоко. Жена у него крепкая, здоровая, лениться не любит, так что тревожиться ему, пожалуй, незачем.

      У его юрты перед треногой сидела старая тетушка Мулхэ, подбрасывала в огонь сухие коровьи лепехи.

      – А-а, явился, – сказала она без удивления и радости.

      – Вот приехал… – чувствуя себя почему-то виноватым, сказал Хучу. – Как тут?

      – Благодаря небу все хорошо. Твоя жена сильно болела, но сейчас ничего, поправляется.

      – Кто у меня родился?

      – Э-э, ты же не знаешь… Сын.

      Хучу зашел в тесную, прокопченную юрту. Жена сидела на козьей шкуре, кормила грудью ребенка. Увидела его, тихо вскрикнула, часто заморгала.

      – Ну, ничего, ничего! – Он наклонился, заглядывая в личико сына, сосущего грудь. – Ничего. Я, видишь, живой и здоровый.

      – Зато я чуть не умерла. Спасибо добрым людям, не дали умереть ни мне, ни нашему сыну.

      – Теперь все будет хорошо.

      Тетушка Мулхэ принесла деревянное корытце со свежим творогом. Хучу почувствовал, как он голоден. Если бы творогу было раза в два больше, и то бы съел до последней крошечки, но, посмотрев на худое, с заострившимися скулами лицо жены, он есть не стал. Погладил себя по брюху:

      – Я ел. Жирную-жирную баранину. Я каждый день ел баранину.

      Хучу вздохнул. В походе, особенно когда возвращались назад, еды было вволю: ежедневно Есугей выделял из добычи барана на десять воинов.

      – Не мог привезти мяса для своей Булган, – проворчала Мулхэ.

      – О, мы захватили много скота! Есугей-багатур даст мне два барана. А может быть, и три.

      – Четыре он тебе не даст?

      – Четыре, наверное, не даст. – Хучу будто не понял ехидства старушки. –  Одного барана я сразу зарежу, и мы будем пировать в честь рождения сына.

      – Если он такой добрый, твой нойон, то иди и возьми