Первое дело Еремея. Василий Павлович Щепетнев

вышли на высокий, обрывистый берег реки.

      – Юкка, – обернулся богатырь. – Придётся спешиться, верхом спускаться опасно.

      Конечно, клось может оступиться, подвернуть ногу.

      Еремей соскочил на землю, прошёлся, разминая затёкшие конечности. Сегодня он пробовал сидеть, как сидели воители древности, поджав ноги под себя. Ничего хорошего не получилось. Устали не только ноги, но и руки. Может, с непривычки, но, скорее, потому, что он не древний человек. Те, впрочем, ездили не на клосях, а на лошадях. Он видел картинку в книге. Лошадь животное маленькое, и без рогов! Говорят, они ещё сохранились где-то на юге. Жаль тех, кому придётся променять клосей на лошадей.

      Стражи шли вдоль берега, ища спуск поудобнее.

      Еремей отошёл в сторону. Вид, действительно, захватывающий. На полдня пути простор, незаполненная ничем воля. В такие минуты жалеешь, что нет у тебя крыльев – раскинул бы их и полетел над рекою, над тайгой, и прилетел бы в неведомый город, где живут Великие Древние Люди.

      Сказки. Старые сказки.

      Вдруг Еремей почувствовал, будто из реки, из глубины к нему протянулась ниточка. Невидимая такая ниточка, протянулась и подтягивает к себе, иди, друг мой, поскорее.

      Он машинально шагнул к обрыву. Другой шаг, третий. Стоп. Что-то здесь не так.

      Еремей закусил губу – не по-детски, а до крови. Боль отрезвила.

      – Стойте! – крикнул он и удивился своему голосу. Слышно было словно со стороны, и кричал не семинарист, а совсем маленький мальчик. – Стойте, здесь нельзя подходить к реке.

      – Вы уверены, мастер Еремей? – почтительно спросил богатырь Боррис. – Ближайший брод в двух днях пути.

      – Уверен, – Еремей постарался, чтобы и голос звучал уверенно. Он чувствовал, да, действительно чувствовал опасность. Но что за опасность, сказать не мог.

      Стражи остановились, взяли клосей под уздцы.

      А вдруг его, Еремея, путает Нечистый? Заставляет идти в обход, теряя время, теряя силы? Да и не известно, что там, на другом броде, а ведь здесь – картинка, загляденье, покой.

      Из тайги на противоположном, пологом берегу выскочил олень, низкорослый, с длинной косматой шерстью. За ним бежали волки. Два волка. Для оленя и два слишком много. Не из-за волков ли он, Еремей, встревожился? Но для богатыря два волка – это два удара копьём. Это ему, семинаристу, волки кажутся страшными чудищами.

      Олень большими прыжками несся к реке. Переберётся через речку, а там, глядишь, и спасётся.

      Не перебрался. Тихая, зеркальная гладь превратилась в бурный водоворот. Олень закричал, и крик его, пронзительный, тоскливый настолько напоминал женский, что сердце сжалось, а потом забилось вдвое быстрее.

      – Снапшер! – воскликнул Боррис.

      Да, это был снапшер. Не очень большой, хотя это отсюда, издалека. А там, внизу, по другому.

      Олень ещё раз крикнул, коротко, безнадежно – и исчез в глубине. Волки, поджав хвосты, метнулись назад, в тайгу.

      Минуту в отряде царило молчание. Что снапшеру копья и мечи,