Первое дело Еремея. Василий Павлович Щепетнев

ни каких-нибудь других, он оказался совершенно лысым. И ещё в глазах, в самой глубине увидел Еремей голубые огоньки. Увидел и опечалился. Не только он – пожалуй и сам Настоятель, великий Заклинатель, не смог бы спасти этого человека. Лихорадка Голубой пустыни.

      – Ты был в Голубой пустыне? – спросил он страждущего после обычной церемонии приветствия.

      – Да, отец Еремей, – и слова рудокоп произносил медленно, с трудом шевеля языком и губами. Конечно, Лихорадка Голубой пустыни. – Три зимы тому назад. Думал, обошлось, потому и в скит пошёл, а оно вон как. Застигла здесь.

      Еремей осмотрел рудокопа, стараясь припомнить всё, что в семинарии говорили о Лихорадке Голубой Пустыни. Болеют ею те, кто побывал в этих проклятых землях, где каждая пядь до сих пор пропитана Смертью. Но часто бывало – шли двое, а болел один. Или кто-то провёл в пустыне день – и его сжигала лихорадка, а другой бродил целую луну, и оставался здоровым.

      Вначале выпадали волосы. Потом речь становилась медленной, тягучей. В глазах появлялся огонь, сжигающий изнутри. И уже ничего не могло спасти человека от этого огня. Тело извергало любую пищу и сохло, как сохнет дерево с подрубленными корнями. Рано или поздно человек вспыхивал, покрывался тысячами голубых искорок и исчезал, оставляя после себя горсту серого пепла. Да и пепел держался недолго. Даже собранный в склянку и закупоренный со всей предосторожностью, пепел испарялся, исчезал. Многие заклинатели бились над загадкой Лихорадки Голубой Пустыни, но бесплодно. Одно радовало, если можно говорить о радости перед лицом горя: никто из окружающих Лихорадкою не заражался.

      Единственно, что мог сделать Еремей для несчастного – это облегчить страдания, духовные и телесные. Отвар Травы Горных Духов позволял уйти страждущему спокойно, с достоинством. Исповедь же облегчала страдания нравственные.

      – Сколько мне осталось жить, отец Еремей?

      – Никто не знает своей судьбы.

      – Я… Мне важно знать. Не для себя – для других.

      – Твоё время ещё не пришло. Луна, быть может, две луны.

      – Луна, – прошептал рудокоп. – Луна – этого должно хватить.

      Еремей озабоченно смотрел в глаза Стаханова. Огоньки сверкали едва заметно, неопытный глаз и вообще ничего бы не увидел.

      – Хватить – для чего, сын мой?

      – Я скажу позже… позже… Боюсь обознаться, навредить. Если я вас ещё позову, отец Еремей, обещайте придти.

      – Это мой долг.

      – Долг, да. Я знаю свой долг.

      Рудокоп замолчал, замкнулся в себе. Он может молчать день. Или всю оставшуюся жизнь. Такова Лихорадка Голубой пустыни.

      В задумчивости покидал барак священник. О чем не рассказал ему Стаханов? Быть может, о чем-то, важном только для самого Стаханова. О проступке, совершенном много лет назад, но сейчас мучающем душу? Бывает и такое. Или его терзает нечто более злободневное, относящееся к нынешним временам?

      Еремей освятил своё жилище. Не для себя. Для прихожан. Жизнь священника прозрачна,