Железный дневник. Павел Поповкин

сяч человек. Город находится на левом берегу Самаркандского водохранилища, правый берег – украшают внушительного вида сопки. Кроме замечательных сопок, мы имеем и другие достопримечательности: 1) гигантский металлургический комбинат; 2) зимой выпадает настоящий черный снег – комбинат-то находится в километре от города, дымит и дымит, проглотил небо с солнцем; 3) устаревший вид транспорта – трамвай, по ночам страшно гремит. Я сам родился здесь и никуда не собираюсь переезжать – черный снег, отравленный воздух стали мне как родные. Живу не бедно и не богато, в целом – нормально.

      Господин Издатель, Вы держите в своих руках дневник моего знакомого – Паши Жигульского. С недавних пор он отказался вести ежедневные записи, причину просил не раскрывать. Передал тетради в мое полное распоряжение. Я прочитал первые несколько страниц, остальные наскоро пролистал – занимательного очень мало, в основном нудное описание душевных переживаний и пересказ бесед с подозрительными личностями, в том числе со мной. Есть пошлости и цитаты из классиков. Вы спросите: любовная интрига, вздохи под луной встречаются в тексте? Не знаю точно, повторяю, читал вскользь, попадались женские имена, еще натолкнулся на эротический кусок, где автор глазами долго раздевает красивую девицу. Зато автор точно не любит сытых, довольных жизнью сограждан, он бы Вас господином не стал называть. Думаю, люди с иным вкусом поспорят со мной, если будут иметь возможность ознакомиться с содержанием дневника. И тут следует рассчитывать на Ваш приговор: выпустить в свет это довольно противоречивое творение либо оставить как есть – в рамках сугубо интимных записей, которые под конец жизни следует поглубже закопать в саду. Если Вы сочтете, что последний вариант более предпочтительный, тогда прошу Вас, господин Издатель, переслать дневник мне обратно. Надеюсь на Вашу порядочность.

г. Темиртау, 17 августа 1997 года

      13 августа

      Звезды еще кружились над яблонями. Я проснулся от колокольного перезвона: отец размешивал поочередно в двух кружках крепкий индийский чай. Проткнув шторки, в комнату просочилась заря, целовала углы и паутину. Прямоугольные полутени маршировали по стенам; рамы окна четко прорисованы на белой поверхности, скоро здесь появится мой силуэт…

      Надо вставать, надо раздвигать ресницы! Рядом с подушкой лежала одежда, пропахла вчерашним бродяжничеством. От спрятанных под кроватью кроссовок тоже сильно несло дымом, печеной картошкой. Настроение – не особо. Не люблю рыбалку, не понимаю, в чем такие люди, как мой отец, находят азарт. Вид поплавка на воде производит отупляющее действие. Сам процесс насыщен детским садизмом. Человек с хрупким сердцем, кому приходилось выдирать из глотки молодого окуня глубоко проглоченный крючок, поймет мое беспокойство. Кроме того, ровно год назад на речке, помогая отцу надувать лодку, я неосторожно взглянул на разгоравшееся солнце. Результат – легкий ожог сетчатки. С тех пор в темном помещении перед глазами частенько зажигаются красные расплывчатые фонари, чем ярче они, тем острее болезненные ощущения.

      Оделся, обулся, подавил намечавшийся зевок. Кухонное окно запотело, наш дачный домик находится в низине, здесь всегда очень прохладно. Сел за стол, поднял кружку. Чай ошпарил губы. Очень противный, жесткий вкус, отец не умел готовить заварку. Пришлось добавить больше сахара.

      Пора! Телескопические удочки звали в бой. Шагаем. Впереди, позади, над нами – тонкая пелена тумана, толщиной с лезвие ножа, когда поднимался на возвышенность, молочные края перерезали шею. Странное ощущение, как будто паришь в облаках, не отрывая ног от земли. Думаю, так себя чувствовал Лемюэль Гулливер, когда попал в Лилипутию. Открыл рот и откусил кусок тумана. На вкус – сырое мясо.

      Природа не очнулась, ее веки прикрыты, слегка вздрагивают от щебета ранних пташек. Особенно красиво оцепенели камыши, вес накопившейся росы низко наклонил их грустные султаны (для полноты картины не хватает звуков мандолины).

      Речка еще не с нами, но настойчиво намекает о своем существовании. Мертвые водоросли испускали газовые волны. В ноздрях завоняло прокисшим варевом, забродившим соком, притоном, разложением, полураспадом, смертью и жизнью, круговоротом веществ. Чудесный фейерверк запахов взломал мой неопытный мозг. Сознание пошатнулось, на секунду отчалило…

      Берег. Парочка рыбаков. Незнакомый дедушка полностью завернулся в плащ-палатку, высовывался только нос, похожий на соленый огурец; далее – дядя Виталя (Виталий Иванович Любарщук), наш сосед по дачной улице, его седовласая голова приветливо кивала застывшему поплавку. Мы с отцом кинули хлебную подкормку, расположились на глиняном выступе и в ожидании чуда уставились на свои поплавки. Это был район дикого пляжа, как требует обычай, кругом лежали фантики, окурки, сопли, детские соски, бутылки, предметы личной гигиены. Маленькая свалка создавала особую атмосферу нашенского уюта: мы отдыхаем не где-то в стерильных лазурных субтропиках, а у себя дома, это наше болото, наши глина и мусор; дружище, располагайся поудобнее и правь своей лодкой или удочкой. Кури, пей, бей, ругайся – никто тебя не обидит, никто не помешает!

      – А, падлы! – рявкнул дядя Виталя, хлопнув по левой,