Рефлексия. Н.А. Дорендорфф

У тебя нет середины, есть только черное и белое.

      – Достало это ваше снобское отношение. Я превозношу только себя и не скрываю этого. А весь твой добропорядочный мир скрыто превозносит себя и тихо презирает всех, кто добился меньшего успеха. Только это презрение прячется за снисходительной улыбкой, ага.

      – Ничего оно не снобское, если уж ты заговорил о добропорядочных людях и снисхождении, то ты абсолютно заблуждаешься, добропорядочный человек никогда не испытает презрения к низшему…

      – Ага, – я перебил ее, – к низшему! Вот я тебя и поймал с поличным.

      Мы замолчали на какое-то время.

      – А ты хочешь, чтобы люди тебя превозносили, как высшего? – продолжила Лилия уже не так уверенно.

      – Абсолютно насрать, ага. Главное, что я превозношу себя.

      – А я думаю, что ты хочешь этого больше всего на свете. Все твое существо тянется к этому, не так ли?

      – Пас. Я позволю тебе поумничать немного, ага.

      – А это твое стремление к абсолютной свободе – это же настоящий юношеский максимализм, не так ли?

      – Все еще пас.

      – Мой вердикт: тебе нужно принять себя таким, какой ты есть, перестать выделываться и начать жить, как взрослый человек.

      – От этой болтологии у меня появилось непреодолимое желание вздернуться. Когда я говорю с тобой, у меня складывается впечатление, что ты древняя, скучная старуха. Твоя мать была очень свободомыслящей, в кого ты такая?

      – Почему ты много говоришь о моей матери, но почти никогда не вспоминаешь об отце? – Лилия дернулась, но вовремя спохватилась и не повернулась. – Расскажи немного о нем, пожалуйста.

      – Сложно это, я плохо его помню. Твоя мама умерла во время родов, и у него крышу сорвало. Творил всякое, а потом поймал пулю и умер. Конец.

      – Рассказчик из тебя, конечно, никудышный, даже хуже, чем философ, – Лилия рассмеялась.

      – Я знаю, – я улыбнулся, впервые за очень долгое время мне стало смешно.

      – Дашь закурить? – она повернулась ко мне, лицо – почти идеальный треугольник, губы пухлые, глаза большие и немного кривые. Ее мама очень стеснялась своих глаз, а я любил их в ней больше всего, потому что они напоминали мне о том, что совершенных людей не бывает.

      – Бери, – я протянул ей свой портсигар, – очень вкусные, с виноградом.

      – Спасибо, – Лилия затянулась и выдохнула дым в сторону, – я сделаю то, что ты просишь, раз это так важно для тебя. Во сколько я еду?

      – Собирайся пока, через час жду в холле.

      – Принято, – она отдала мне честь и улыбнулась.

      – Я побежал.

      – Давай.

      Я вышел в коридор с каким-то странным настроением. Может девочка права и мне действительно стоит повзрослеть? Но тогда мне придется отказаться не только от всех моих идеалов, но и от идеалов десятков моих мертвых друзей. Они погибли, чтобы наша группировка могла существовать и процветать. Я не могу предать их мечты, лучше умру, но не предам, ага.

      – Вы