Самозванка. Ирина Кочеткова

хуже их.

      Это да. И бегаю, и лазаю, даже дерусь иногда, если не болею.

      Не заразно болею, конечно. Врут девчонки. Потому что никто в приюте так не болеет, кроме меня. И даже приютский лекарь господин Крытис не может определить мою болезнь. А я называю её: «Дзонь». Именно с этого звонкого звука начинался каждый приступ.

      Дзон-нь!

      Как будто где-то разбилось что-то стеклянное. Правда, кроме меня этот звук почему-то никто не слышит. А мои слова списывают на воспалённое болезнью воображение.

      Но и перед следующим приступом опять отчётливо слышу: «Дзон-нь!»

      Ещё звенит эхо стеклянного звона, а из меня нечто злое начинает тянуть что-то очень важное. Я не вижу и не понимаю, что это, но хорошо чувствую, как зло тянется ко мне. Сразу же накатывает неимоверная слабость, которая буквально валит с ног. Выкручивает мучительной судорогой мышцы, и почему-то мои рёбра сами собой сжимаются изнутри, не давая вздохнуть. А самое противное, когда накрывает беспамятство.

      Нет ничего хуже, чем на потеху приютским валяться тряпкой где попало. Приступ ведь не спрашивает, валит с ног там, где застанет – на полу посреди коридора с веником в обнимку или во время еды, сунув носом в тарелку с жидким супом.

      Рассказывают, когда я впервые стала падать от приступов, дети очень пугались. Да и взрослые ужасались. Аришшия от беспокойства за меня с ума так сходила, что весь приют на ноги поднимала. А я того уже и не помню. Вся память о том, что было раньше, затёрлась болью.

      Теперь-то мои приступы только Аришшу по-прежнему пугают да господину Крытису добавляют забот. А остальные… Ладно, если мимо равнодушно пройдут, а то, как некоторые, насмешничать примутся.

      Один раз свалилась я так вот во время уборки комнаты у малышей. Только полы домыть успела, перенесла ведро с грязной водой через порог, разогнулась… и вот оно – дзон-нь! Где встала, там и шлёпнулась, перевернув ведро. Так в луже грязной воды и плюхалась, сучила ногами от боли, что закручивала тело судорогами. И в беспамятство не впала как назло, потому всё происходящее и запомнила.

      Запомнила, как старшие девчонки мне по ромашке засунули в каждую ноздрю и стояли рядом, ногами подпиннывали, рожи кривили да дёргались, передразнивая мои корчи. Хохотали…

      Позвал ли кто Аришшию, или сама она мимо проходила? Ох, и досталось злыдням от моей заступницы. И это от Аришши – самой доброй души на свете! Она ж самым противным врединам да несносным озорникам всегда только пальчиком грозит и лишь головой качает в укор, а тут из-за двух ромашек в носу так разошлась. На заводил проказы – Шаску и Гламиру – ребятня сразу указали пальцами. Не мне одной от них доставалось. Так Аришшия, недолго думая, безобразниц за уши ухватила, в тёмную кладовку самолично довела и заперла до самого вечера.

      Девчонки от неожиданности ошалели, даже не сразу реветь принялись – всё таращились на разбушевавшуюся Аришшу. Думали, что как обычно она их пожурит и отпустит. А тут их за уши да в кладовку! И кто? Та, от которой никак не ожидали получить на орехи. Потом-то очухались,