Просто люби жизнь. Софи Кинселла

выразителен. Улыбка неотразима. Когда Голландец тянется за салфеткой, его обнаженное предплечье касается моего, и я чувствую мурашки по всему телу. Нет, больше, чем мурашки. Страстное желание.

      – Прошу прощения, – бормочу я, наклоняясь под предлогом налить воды – и впервые вдыхаю его запах. О боже. Да. Еще! Какая бы это ни была смесь гормонов, пота, мыла и одеколона… она действует.

      Официант налил нам вина, и Голландец поднимает бокал, чтобы произнести тост за меня, а затем наконец-то разворачивается ко мне. Мужчина смотрит внимательно и сосредоточенно, как будто остальная часть стола исчезла и остались только мы вдвоем.

      – Итак, – говорит он. – Нам нельзя вести светскую беседу.

      – Нет.

      – Я не могу спрашивать вас ни о чем личном.

      – Нет.

      – Чем больше мне говорят, что мне нельзя что-то делать, тем больше я хочу это сделать.

      Его темные глаза буквально прикованы к моим, и у меня перехватывает дыхание, потому что я внезапно представляю, что еще он мог бы захотеть сделать. И что еще я могла бы захотеть сделать.

      Неторопливо, не отрывая взгляда, Голландец потягивает вино.

      – Я хотел бы узнать о тебе больше. – Он наклоняется вперед и понижает голос до шепота: – Давай нарушим правила.

      – Нарушим правила? – потрясенно повторяю я. Я чувствую себя так, словно нахожусь в романе девятнадцатого века, и джентльмен спрашивает, может ли он писать мне запретные письма.

      Голландец смеется, похоже, его забавляет моя реакция.

      – Хорошо, ты не хочешь нарушать правила. А как насчет того, чтобы задать друг другу всего один личный вопрос?

      Я киваю.

      – Хорошая идея. Ты первый.

      – Хорошо. Вот мой вопрос. – Он делает паузу, водя пальцем по краю бокала с вином, затем поднимает взгляд. – У тебя кто-нибудь есть?

      Во мне что-то вспыхивает. Что-то радостное, сильное и острое одновременно. Он заинтересован.

      – Нет, – говорю я, едва справляясь с голосом. – У меня… Нет.

      – Отлично. – Он с прищуром смотрит на меня. – Это… я рад это слышать. А теперь ты задай мне вопрос.

      – Хорошо. – Мои губы растягиваются в улыбке, потому что сейчас мы играем в игру. – Дай подумать. У тебя кто-нибудь есть?

      – Ох, нет. – В его ответе есть ударение, на которое я обратила бы внимание в нормальной беседе, но у меня нет больше возможности задавать ему вопросы.

      – Итак, теперь мы знаем всё, – говорю я, и Голландец смеется.

      – На данный момент всё. Может, будем задавать друг другу по одному вопросу каждый вечер? Это будет наш десерт.

      – Звучит неплохо.

      Нас прерывают, когда подходит официант, который принес тарелки с пастой, и я пользуюсь возможностью снова украдкой взглянуть на Голландца, на его волевую челюсть, темные ресницы и крошечные милые «гусиные лапки» вокруг глаз, которых я раньше не замечала. Я понимаю, что понятия не имею, сколько ему лет. Я могла бы спросить его завтра вечером. Это может быть мой вопрос.

      Но какая