Тайна замковой горы. Людмила Георгиевна Головина

один за одним скучные, серые и одинокие дни. Никто не собирался уделять мне ни минуты своего времени, ни в ком не встречал я любви и заботы. Меня кормили и одевали. На этом все труды опекунши по моему воспитанию заканчивались. Иногда я думаю, что она просто понятия не имела о том, что нужно маленькому человечку.

      Только одна горничная – иностранка, почти не говорившая по-нашему, жалела меня. Поздно вечером, когда в доме все затихало, она бесшумно проскальзывала ко мне в комнату, садилась на мою кровать, обнимала меня, гладила по голове, совала мне в руку какую-нибудь конфетку или печенюшку, говорила мне что-то ласковое, и мне иногда в темноте, когда свет фонаря падал из окна на её лицо, казалось, что в её глазах блестели слёзы. Однажды её выследила госпожа Шмерц, и бедняжке сильно досталось. Вскоре её рассчитали, не знаю, был ли я невольным виновником тому.

      По вечерам к госпоже Шмерц часто заглядывали приятельницы. Они пили чай в маленькой гостиной и болтали обо всём на свете. Очень часто темой их разговоров становился я. Моя опекунша в трагических красках описывала свой колоссальный труд по моему воспитанию. Я, по её словам, был мрачным, угрюмым, необщительным и вообще очень странным и трудным ребенком. Приятельницы восхищались ее благородным решением принять на себя заботы о сиротке, её терпением и добротой и выражали ей своё сочувствие.

      Дни мои проходили уныло, и ни один из них не отличался от другого.

      Молчаливый и чопорный лакей водил меня на прогулки, которые доставляли мне мало радости. Мне не разрешалось бегать, играть. Лакей крепко держал меня за руку и в течение часа водил меня всегда одним и тем же маршрутом по аллеям какого-то скучного, чахлого парка.

      За два года, проведенные в этом доме я бы, наверное, совсем одичал, если бы не обнаружил в маленькой гостиной шкаф с книгами. Удивительно, что госпожа Шмерц не стала препятствовать тому, чтобы я читал их, видимо решила, что это самый лучший и лёгкий способ занять меня чем-нибудь. Только предупредила, что книги очень дорогие, и, если я помну или испачкаю хоть одну страницу, она запрёт шкаф на ключ.

      Читать я научился очень рано и прочёл до того, как попал в дом Шмерцев, много хороших детских книг. Но библиотека моей опекунши совсем не подходила для детского чтения. Здесь были только примитивные детективы и сентиментальные женские романы. Ни одной детской книги, ни одного классического произведения. Вот на такой низкопробной литературе я и рос. Сначала я надеялся, что в одной из книг найду окончание истории про принца Венциана и узнаю, как вернуть родителей. Но постепенно моя вера в это слабела, и к восьми годам я уже ясно понимал, что никогда не смогу возвратить прежнюю жизнь. Читать я всё же продолжал по привычке, да и заняться больше мне было решительно нечем.

      Так прошло два года. Я думаю, что такое положение вещей устраивало мою опекуншу, но к счастью, за исполнением ею своих обязанностей, наблюдали органы опеки. Они вежливо, но решительно напомнили ей, что ребенок, достигший моего возраста, должен начать