Сериал с открытым финалом. Участь человечности в зеркале кинематографа. Юрий Богомолов

с Человеком.

      «Когда-то очень давно, – писал Сергей Эйзенштейн, – была широко популярна фотография не то из лондонского «Грэфика», не то из «Скетча».

      «Стоп! Его Величество Дитя!» – гласила под ней надпись.

      А фотография изображала безудержный поток уличного движения на Бонд-стрите, Стрэнде или Пиккадили Серкесе, внезапно застывший по мановению руки «бобби» – английского полисмена.

      Через улицу переходит ребенок, и потоки уличного движения покорно ждут, пока Его Величество Ребенок не перейдет с тротуара на тротуар.

      «Стоп! Его величество дитя!» – хочется воскликнуть самому себе, когда пытаешься подойти к Чаплину с позиций социально-этических и моральных в широком и глубоком смысле слова.

      «Стоп!»

      …С раскаянием, стыдясь до слез,

      Я эти рифмы преподнес

      Всем детям лет от двадцати

      До девяноста девяти,

      Чтоб с интересом бы читал

      Их тот, кто снова в детство впал».

      (Эйзенштейн о Чаплине, ч. 2: «Charlie the Grown-up» | ВКонтакте (vk.com)

      Тот же Эйзенштейн замечает, что в ребенке берет начало не только человечность; что в ребенке посеяны и зерна бесчеловечности.

      В его разговоре с Чаплином на яхте близ острова Каталина автор «Малыша» признается, что он детей не любит.

      – Кто же не любит детей? – воскликнул автор «Броненосца Потемкина.

      – Сами дети, – ответил будущий автор будущего «Великого диктатора».

      И далее следует подробный культурологический разбор того, кого мы называем «Его Величество Дитя».

      Эйзенштейн перечисляет любимых героев детей: страшный Бармалей («он ест маленьких детей»); Джеббервоки Кэрролла; Баба-Яга и Кащей Бессмертный.

      Поминает веселый некролог десяти негритят, погибающих один за другим от двустишия к двустишию всем вообразимым разнообразием смертей.

      Приводит забавляющие детишек стишки-страшилки:

      «Я должен был убить жену

      И труп забросить под кровать,

      И все случилось потому,

      Что храп жены мешал мне спать».

      Или:

      «Детей своих услышав крик,

      Отец топил их в тот же миг,

      И, утопив последних двух,

      Сказал: «Как дети портят слух!»

      Вспоминает чеховский рассказ «Спать хочется».

      Цитирует Толстого:

      «Андерсен был очень одинок. Очень. Я не знаю его жизни; кажется, он жил беспутно, много путешествовал, но это только подтверждает мое чувство, – он был одинок. Именно потому он обращался к детям, хотя это ошибочно, будто дети жалеют человека больше взрослых. Дети ничего не жалеют, они не умеют жалеть…»

      Наконец, Эйзенштейн просит читателя представить, что ребенок вырос, стал взрослым, но сохранил в полном объеме необузданности весь комплекс инфантильных черт. И первую, главную из них – «совершенный эгоизм и полное