Царетворец. Волчий пастырь. Алекс Делакруз

вдруг, что это мой первый самостоятельный вдох после того, как я вернулся по Реке Крови из Посмертия, воскреснув на родовом алтаре.

      То, что я в замке Арль – в родовом гнезде Дома Рейнар, сомнений никаких: на потолке искусно выполненный, непроглядно черный силуэт ворона. Ворон Дома Рейнар – единственной варгрийской фамилии индигетов, которая вместо изображения лютого северного волка, варга, использует в гербе крылья ворона.

      Знак девы Морриган, покровительствующей нам богини.

      Силуэт ворона был настолько темен, что казалось поглощал свет. Он выглядел самым настоящим черным провалом в иной план бытия. Но по самому краю крылья ворона были подсвечены мягким зеленым светом – знак касания девы Морриган, триединой хранительницы любви, жизни и смерти.

      Зеленые лоскутья отблесков Сияния мерцали и по стенам – алтарный зал Дома Рейнар, вырубленный глубоко в скале, находился в центре Источника, в одном из богатейших месторождений кристаллов зеленого лириума на Юпитере.

      Голос памяти между тем стих, в зале повисла полная звенящая тишина; защита алтарного круга погасла, как и зеленый отсвет очертаний крыльев ворона. Богиня ушла, забрав с собой освещающий крылья отблеск. Но при этом на несколько мгновений в центре непроглядного мрака силуэта ворона загорелись очертания моего личного герба – знак пробуждения крови, возвращения в этот мир.

      Я пошевелил пальцами – надо же, как приятно может быть элементарное действо. Особенно когда ты… Сколько лет, интересно, я провел в полумраке забытья?

      Глядя на пятно мрака на куполе зала, я вспоминал. Словно блок стоял – сохраняя мне рассудок, отодвигая момент, когда я вспомню момент своей смерти. Я знал, чувствовал, как умирал – казалось, это произошло совсем недавно; знал, что это случилось, но не мог вспомнить как именно.

      Нет, уже мог.

      – Десмонд, – практически беззвучно пробормотал, даже прохрипел я.

      Десмонд. Меня убил мой собственный брат. Убил здесь, в этом самом зале, подлым ударом в спину. И умирая, я сумел оглянуться, посмотреть ему в глаза.

      – Прости, брат, – эхом в памяти прозвучали сказанные им тогда, в момент удара в спину, слова.

      Так.

      А это было и не эхо – голос определенно Десмонда. Но этот голос совсем не тот звонкий и молодой, что прозвучал, как казалось совсем недавно, под сводами этого зала.

      Сжав кулаки, я поочередно напряг мышцы рук, ног; пошевелился, чувствуя, как в тело возвращается чувствительность. И только окончательно придя в себя, я приподнялся и сел на каменной плите алтаря.

      – Прости, брат, – снова повторил Десмонд.

      Он изменился. Я помнил его двадцатисемилетним, полным сил и энергии. Сейчас же передо мной стоял пусть и внушительного вида, полный силы, широкоплечий, но… старый человек.

      Это же сколько же лет прошло?

      – Сто девятнадцать лет, – ответил он на мой невысказанный вопрос.

      «Сто девятнадцать лет», – замер даже я от навалившегося осознания.

      Вернувшуюся