Сумрак. Пенелопа Дуглас

правша, тупица.

      Чувствуя его крепкую хватку на запястье, я замерла. Брат подтолкнул мою правую руку, побуждая взять вилку. Подчинившись, я медленно поднесла ее к губам. Он все еще не отпускал меня. Глядя на тупые серебристые зубцы, я поняла, что никогда еще так не боялась столовых приборов.

      После недолгих колебаний… я открыла рот, едва сдержав рвотный рефлекс, когда Мартин протолкнул вилку слишком глубоко, практически до миндалин. Вытаскивая ее, я ощутила его сопротивление.

      Мы зачерпнули новую порцию пасты. Мои легкие сжались.

      – Что с тобой такое, а? – прошептал он. – Ничего не можешь сделать правильно. Никогда. Почему?

      Я еле успела проглотить пережеванное, прежде чем брат снова набил мой рот едой. Он подтолкнул мою руку, отчего сердце замерло на мгновение, и я не сдержала всхлип, опасаясь, что вилка вонзится в горло.

      – Я думал, что вернусь домой, мы сядем, поговорим, и ты объяснишь мне свое поведение, но нет. – Мартин злобно посмотрел на меня. – Ты всегда пытаешься все утаить, как обертки от конфет, которые прятала под кроватью в десять лет, как трехдневное отстранение от уроков в тринадцать. – Хотя его слова и звучали все тише, я поморщилась так, словно у меня лопнули барабанные перепонки. – Ты никогда меня не удивляешь, да? Можно поступать либо правильно, либо неправильно, третьего не дано, Эмери. Почему ты всегда все делаешь неправильно?

      Это была палка о двух концах. Он задавал мне вопросы и ждал ответов, но любой мой ответ оказывался неверным. Мне все равно доставалось.

      – Почему ты никогда не делаешь так, как я тебя учил? – настойчиво допытывался Мартин. – Твою мать, ты настолько тупая, что не способна ничего запомнить?

      Вилка начала двигаться быстрее. Он набирал все больше еды, заталкивал ее мне в рот, коля зубцами, потому что я не успевала размыкать губы, пережевывать и глотать.

      – Мертвые родители, – пробубнил брат. – Бабка, которая никак не сдохнет. Сестра-неудачница…

      Отпустив мою руку, Мартин схватился за воротник моей рубашки, поднимаясь на ноги, – я выронила вилку, и та со звоном упала на тарелку. Он потянул меня за собой и прижал к кухонной стойке.

      Наконец прожевав пасту, я сглотнула.

      – Мартин…

      – Чем я это заслужил? – перебил он. – Все эти якоря, утягивающие меня на дно? Эту вечную обузу.

      Край деревянной столешницы врезался в спину. Сердце билось, пытаясь вырваться из груди.

      – Хочешь навсегда остаться заурядной? – огрызнулся брат. В его зеленых, как у нашей матери, глазах горела ярость; темно-каштановые волосы, как у отца, блестели. – Ты не умеешь одеваться, делать себе прически, заводить друзей и, похоже, не обладаешь способностями, которые могли бы помочь тебе поступить в хороший университет.

      – Я могу поступить в хороший университет, – выпалила я, не сдержавшись. – Мне не нужно плавание.

      – Тебе нужно то, что я скажу! – заорал Мартин.

      Опасаясь, что бабушка нас услышит, я подняла взгляд к потолку.

      – Я тебя обеспечиваю. – Он вцепился мне в волосы, а другой рукой