Я тебя ненавижу. Елена Рахманина

пыталась это скрыть за вежливым изгибом губ.

      Всё время от госпитализации до выписки я жил в Москве и вел более чем праведный образ жизни, только вовсе не потому, что этого требовал отец. У каждого, наверное, возникают переломные моменты, после которых всё меняется на сто восемьдесят градусов. Я понял, что больше не могу жить как раньше, выводить из себя отца очередными дебошами, не сдерживая свой горячий нрав, совершать сумасбродные поступки, зная, что мне всё сойдёт с рук. Пришло осознание, что мои действия, словно у подростка, были связаны с отцом, я уже не ждал, как в детстве, его внимания, с возрастом эта потребность трансформировалась в безразличие к нему, и его гнев приносил мне чувство удовлетворения. Видя, как живёт эта девочка, я понял, что и мне что-то нужно менять в своей жизни, потому что я не был сам себе хозяином. Отец был знатоком в шантаже, знал, на какие точки нажать, чтобы человек вёл себя так, как это требуется ему. Для него не имело особого значения, кто перед ним, деловой партнёр, конкурент или сын. И вырваться из-под его влияния я мог, только отказавшись от его денег, о чем я думал всё больше и больше.

      И всё же мой характер оставался таким же паршивым, как и раньше, человеческие качества после детства с моим родителем оставляли желать лучшего, и порой мне казалось, что я эмоциональный калека. Мои поступки, совершённые для девушки, не имели ничего общего с благородством. С Алёной я преследовал определённые цели – я хотел получить её прощение. Покупал его деньгами, потраченными на лечение в лучшей клинике, своим временем, которое проводил с ней, своим вниманием, на которое ей было начхать. Не умел по-другому, не знал, как быть бескорыстным в своих побуждениях, я хотел забрать у неё прощение в обмен на что-то, потому что мне не хотелось, чтобы за мной тянулся всю оставшуюся жизнь шлейф вины за испорченную мной жизнь непростой девушки. Она была упрямой, но и я тоже.

      Врачи могли выписать её и ранее, уже на следующий день после операции, но я знал, что работающая бабушка вряд ли сможет позаботиться о лежачей больной, а про мать и отца я так ничего и не услышал за всё это время и подозревал, что кроме бабушки у неё никого и нет, поэтому заранее договорился о том, что её не выпишут до того, как Алёна не встанет на костыли.

      В день выписки я стал невольным свидетелем разговора Алёны с бабушкой:

      – Бабуль, ну неужели нет иной возможности вернуться в город, кроме как с ним?

      Речь, очевидно, шла о том, что я вызвался отвезти её домой. Упрямица рассчитывала, видимо, что сможет отделаться от меня по возвращении. Я же находился всё это время в Москве лишь с согласия отца, объяснив ему сложившуюся ситуацию, а он, как ни странно, принял это и не стал спорить, лишь напомнив мне, что, как только девочку выпишут, я вернусь в город Н., но мой срок пребывания увеличится ещё на один месяц.

      – Нет, баб, я его ненавижу, слышишь? Всей душой ненавижу.

      Невольно вздрогнул, когда услышал эти слова. Нет, девушки и раньше кидали мне это в лицо в пылу гнева во время расставания,