Слово на Голгофе. Проповеди и наставления для русских паломников в Иерусалиме. 1870–1892. архимандрит Антонин Капустин

вере. Скажу еще более. Мы сами, поставленные учить других, – верно слово – учимся у вас теплоте веры, глубине молитвы, мужеству, терпению, смирению, злостраданию, самоотвержению и множеству других боголюбезных свойств и чувств. Итак, отлагая книгу, из которой читал церковное наставление, оставляю язык и тон учителя и отца; ограничиваюсь желанием выяснить вам только то, что здесь, по особым местным обстоятельствам, разнится с существующими у нас в России порядками. Разлученные по необходимости каждый с своим привычным духовником, вы можете встретить затруднение при выборе его здесь. Имея дело с тайником совести, открытым единому Богу, не дерзаем ни посоветовать, ни отсоветовать вам в этом случае, а только укажем на утвердившийся здесь порядок. Поклонники исповедуются обыкновенно или здесь, в церкви, у определенных на то духовников, или в городе – у кого кто хочет – невозбранно. Об одном мы при этом просим вас, – чтобы где кто исповедывался, там и причащался Святых Таин, или, если пожелает приобщиться здесь, то доставлял нам уверительную записку о своей исповеди от духовника. Этого требует порядок дел наших. Что еще? Излишне напоминать вам при сем, что всякое разрешение духовническое, – от кого бы оно ни исходило, от простого ли иерея или от самого высшего из святителей, – имеет совершенно одинаковую силу, а равно и то, что не может быть препятствием, равно и побуждением к выбору духовника ни его возраст, ни степень образования, ни жизнь, ни нрав, ни род и племя, наконец. Достаточно, чтобы он был законно поставлен, знал свое дело, учил и жил по духу и уставам православной Церкви и разумел беседу исповедывающегося. Вот и все, что долг звания нашего заставляет нас сказать вам в настоящие минуты!

      Довольно ли сего? Закончим ли только что начавшуюся беседу этим кратким и как бы должностным извещением?..

      Полный пытливого внимания, взор ваш как бы приглашает нас к продолжению беседы. Кающееся сердце жаждет слова участия. Оно и достойно участия, достойно именно такого слова, в котором всего более оно имеет теперь нужду и которого, однако же – не скрою, – оно, может быть, всего менее ожидает… Не показывает ли участия к человеку тот, кто поражает или по крайней мере обнаруживает пред ним самого опасного врага его? Без сомнения. Так сделаем и мы. У доброго покаяния есть, на первый взгляд, два врага. Вот первый из них! Иерусалиму, призываемому к покаянию, сказано было некогда от имени Божия: «Омый от лукавства сердце твое; Иерусалиме, да спасешися» (Иер 4: 14). Что пригодно было Иерусалиму тогда, то пригодно и нам, теперешним, хотя и временным его обитателям. Мы тоже собираемся омыть сердце свое покаянием. Итак, что же? Нет ли и в нашем сердце требующей омовения скверноты такого же ненавистного Богу лукавства? Не знаю, как кто назовет хоть следующее рассуждение человека, идущего на исповедь: «Покаяться необходимо нужно. Но каяться перед тем, с кем встречаешься ежедневно, неловко. Сделаю так: найду духовника, который меня вовсе не знает и после исповеди никогда не увидит». Что примечается в подобном рассуждении? Не похоже ли оно на противозаконную