Пятьсот дней на Фрайкопе. Наит Мерилион

Рин!

      Родственники больных! Вот, кто ещё знает ее имя!

      Среда и четверги – дни для посещений, с полудня и до обеда, в течение двух часов жизнь Оллибол и Рин встаёт на приятную паузу.

      Так было, когда Лью работал с ними. А сейчас пауза доступна только Оллибол, ведь это на ней висят «все остальные», и по средам и четвергам их навещают родственники, а у Рин «один лишь Джироламо», и к нему никогда и никто не приходит.

      – Доброго дня, госпожа Соль!

      Сегодня у Мэли день рождения, и ее мама рядом. Что может быть лучше… А завтра, в день рождения Рин… Глупо было уезжать, разумно будет вернуться.

      На голову Джироламо приземлилась ворона, приняв его причёску за гнездо, но он даже не шелохнулся, будто это было законное воронье место. Лишь когда ее глаза блеснули неестественно-оранжевым, Рин поняла, что это ойгоне.

      Это было вторым плюсом в графе положительного на Фрайкопе и первым скелетом в шкафу Рин.

      Накрыть пледом ноги Джироламо, забрать плед обратно и снова накрыть ему ноги.

      У всех есть свои скелеты в шкафу. У Рин не было ни одного до того, как она перебралась на Фрайкоп. А за одиннадцать месяцев жизни здесь обзавелась аж тремя!

      Скелеты в шкафу – тайны прошлого, но у Рин было безукоризненное идеальное прошлое, в котором не то что скелета, даже шкафа не было.

      Тайны были лишь в настоящем, и тайны эти были такого масштаба, что вполне себе заслужили зваться скелетами.

      Это случилось в субботу, когда Оллибол убежала в центр, а Лью был занят всеми остальными…

      Уже тогда пошёл перекос в опеке Рин над Джироламо. Он нарочно (хотя.. разве может он что-то делать нарочно?) вел себя идеально в течение двух дней, усыпив бдительность Лью, и Рин отпустили гулять с Джироламо одну.

      Истерика началась в тот момент, когда Рин повернула коляску к выходу из дома во внутренний двор. Рин так и крутила ее до тех пор, пока Джироламо не успокоился, а успокоился он лишь тогда, когда посмотрел в сторону выхода на улицу.

      Оллибол всегда говорила: «Нельзя ему во всем потакать! Кто знает, что там, внутри его головы!» Но так может говорить лишь выпускник медицинского и практикант, который не так уж много времени проводит с буйным выжженным. Рин, конечно, не осуждала Оллибол, но, откровенно говоря, Оллибол была не права.

      Рин хотелось, чтобы Джироламо был спокоен, чтобы вокруг все снова стало тихо и мирно, и в то субботнее утро она позволила себе нарушить правило дома милости.

      Приличные люди правил не нарушают, но они и не работали в доме милости в качестве сиделки.

      Стоило Джироламо оказаться за пределами территории дома, он стал мычать, указывая Рин дорогу. Мычал истерично и громко, будто Рин его резала, когда коляска катилась не туда, и тихо, когда Рин выбирала верное направление. Так они дошли до обрыва фрагмента. Там все и началось, в шестидесяти шагах налево от дома милости и еще двадцати пяти вниз по склону.

      Джироламо затих, а ведь только это и нужно был Рин, чтобы почувствовать себя дееспособной в этом доме. Она разгладила несуществующую складку на его